Наверно, это был все-таки не Будда. Наверно, сама природа возмутилась и вмешалась. Эта мысль понравилась Аки: ведь и гигантский карп, прибывший за Ничиреном на необитаемый остров, тоже создание природы.
Придя к такому умозаключению, Аки уснул. Когда он проснулся поутру, мать позвала его помочь ей убрать бамбуковый шест перед домом.
И вот шест уже лежит на земле и Юмико начинает отвязывать от него вымпел с изображением карпа. Аки подбежал и помог матери снять этот стяг с бечевки. Подул сильный ветер, и карп начал биться в руках мальчика, будто живой.
Аки сложил вымпел, отнес в дом и там завернул в кусок самой лучшей рисовой бумаги, которая у него была. Потом он подошел к своему футонуи осторожно положил сверток под подушку.
Мать следила за ним, стоя в дверном проеме. Ее глаза сверкали.
* * *
В этом году Аки получил на свой день рождения два подарка. Первый был от матери: лук из древесины самшита и колчан с ровными, мастерски оперенными стрелами, о которых он мечтал если не всю жизнь, то, по крайней мере, всю зиму. Аки порывисто обнял мать и тотчас помчался во двор испытывать лук. — Аки-чан! — окликнула его Юмико. — Ты ничего не забыл? Здесь ведь для тебя есть еще один подарок.
— Разве? — Он вернулся и подошел к низенькому столику. — От кого же это?
— Там и записка есть, я полагаю, — сказала она, подавая ему сверток. Аки очень осторожно развернул его, почувствовав по тщательности упаковки важность того, что находилось внутри.
Подарок был завернут в семь слоев прекрасной рисовой бумаги, все различного цвета и фактуры. Самый верхний был наиболее толстым и шероховатым на ощупь, самый нижний — тонкий и гладкий, как шелк.
Внутри было кимоно, да такое, какого он сроду не видал: из блестящего материала и с каким-то черным гербом на спине.
Сверху лежал аккуратно свернутый лист рисовой бумаги, запечатанный ярко-красным воском. Мальчик сломал печать. Письмо было написано от руки, четкими и решительными движениями кисти.
«Аки-чан! Уже прошло десять лет, как ты и твоя достойная мать поселились в нашем городе. С тех пор я постоянно слежу, как ты растешь и развиваешься. В твои предыдущие дни рождения я передавал твоей достойной матери деньги, чтобы она купила тебе что-нибудь: ты еще был недостаточно большим для мира, в котором живу я, чтобы передавать тебе подарок лично. Но этот год — особый. Мицунобэ Иеасу». — Сэнсей, -выдохнул Аки.
Мицунобэ был их ближайшим соседом. Хотя мальчик не раз видел, как тот разговаривает с его матерью, но он фактически не был с ним знаком. Мицунобэ окружала какая-то особая аура исключительности, которая удерживала Аки на расстоянии. Тем не менее, он всегда испытывал особое чувство, когда видел, как этот старик с копной густых седых волос разговаривает с его матерью, опершись на свой покрытый резьбой посох. Тогда он, бывало, взбирался на энгавуи наблюдал за ними, обхватив руками деревянный столб, будто опасаясь, что его стащат вниз по деревянным ступенькам и подведут к грозному сэнсею.
Сэнсейзначит «мастер», и Мицунобэ действительно был мастером не только играть в го -хотя уже и этим одним искусством он мог бы стяжать себе титул сэнсея — но и в целом ряде других дисциплин.
Аки развернул кимоно и примерил его. Оно было сделано из материала тонкого, как паутина, и легкого, как крылья стрекозы. На нем не было ни единой морщинки, что было весьма странно для одежды из шелка-сырца. Любопытный Аки не мог не высказать своего удивления по этому поводу.
Юмико деликатно пожала плечами.
— Об этом тебе надо спросить самого сэнсея. Наверно, это кимоно одевают по особым случаям.
— По каким? — машинально спросил Аки, а затем повернулся к ней и добавил со смехом: — Знаю, знаю. Сейчас ты скажешь, что об этом надо спросить самого сэнсея!
И тут его лицо внезапно помрачнело.
— Что-то не так, Аки-чан?
Он молча пожал плечами.
— Тебе не нравится подарок сэнсея?
—Нравится, конечно, — честно признался он, — но... Просто у меня...
— Продолжай.
— Ну... — Он поднял на нее глаза. — У меня очень сильно стучит сердце, когда я притрагиваюсь к этому кимоно.
Юмико улыбнулась и обняла его за плечи. Сквозь невероятно тонкий шелк она чувствовала его мальчишеские мышцы и хрупкие косточки.
— Все это вполне естественно, сынок. Сэнсей.обладает огромной внутренней силой. Это хороший знак, что ты чувствуешь его силу на расстоянии. Но ты не должен путаться ее. Она призвана защищать тебя, а вовсе не причинять тебе боль.
Она повела сына к выходу.
— А сейчас я открою тебе один секрет, который поможет тебе во время твоей первой встречи с сэнсеем. Я знаю, что ему будет приятно услышать из твоих уст, что тебе понравился его подарок. Знай, что сегодня и у него день рождения. Мне кажется, именно это и привлекло его внимание к тебе с самого первого дня нашей жизни в Японии. У него нет собственных детей, жена его давно умерла. Вся его жизнь теперь посвящена воспитанию учеников. Он говорит в письме, что этот год для тебя особый. Он особый и для него. Сегодня, Аки-чан, сэнсеюисполняется восемьдесят восемь лет. Начинается его «возраст риса».
— Почему этот возраст так называется?
Юмико снова подвела его к столу, подала ему лист бумаги и кисть.
— Ты знаешь иероглифы, — сказала она. — Напиши цифру 88.
Аки выполнил ее просьбу. Она взяла у него кисть.
— А теперь, если мы разломаем этот иероглиф, то получим три новых. Смотри, что получается. — Она начертала их. — Ну-ка прочти теперь.
— "Возраст риса", — прочел Аки и захлопал в ладоши. — Как здорово! И это все, мама? Юмико взъерошила ему волосы.
— В Японии мы считаем человека старым после того, как он отметит свое шестидесятилетие, потому что наша старая пословица гласит: «Жизнь человека длится только шестьдесят лет». И наш календарь особо выделяет шестидесятый год, потому что все знаки, под которыми человек был рожден, с этой даты начинают снова повторяться. То есть получается, что человек рождается заново. И поэтому ему положено дарить особые подарки.
— Наверно, и в «возраст риса» надо дарить что-нибудь особенное? Что мы подарим сэнсею?
Юмико ответила не сразу. Какое-то время она ласково смотрела в наивные глаза сына, смотревшие на нее снизу вверх. Не было для нее на всем свете человечка ближе и родней. Сердце ее было переполнено любовью к нему.
— Я оставляю это на твое усмотрение, — тихо сказала она.
— На мое? Но откуда я могу знать вкусы сэнсея?
—Загляни в свое сердце, — посоветовала мать. — Оно тебе подскажет.
Аки сосредоточенно нахмурил брови, раздумывая. Затем его лицо просияло.
— Как ты думаешь, мама, — спросил он, — сэнсейтоже любит маринованные сливы?
* * *
Спасибо за подарок. — Голос сэнсеяразнесся под сводами потолка, поддерживаемого с кедровыми балками.
Аки показалось, что с ним заговорил горный склон. Упершись руками и лбом в татами, расстеленные в передней сэнсея, он пробормотал:
— Я их люблю больше всего на свете.
Шорох разворачиваемой бумаги, конечно, не такой тонкой и красивой, в которую было завернуто черное кимоно, но самой лучшей, какая только нашлась у них в доме.
— Ого! — опять зарокотал тот же голос. — Маринованные сливы! Ничего лучше ты не мог бы подарить мне! Я их обожаю, даже в начале осени!
Аки закончил свой низкий, почтительный поклон. Его грязные гетауже стояли на бетонной площадке крыльца дома Мицунобэ, от которой начинались деревянные ступеньки, ведущие в прихожую. На ногах Аки были чистые белые таби.
—Входи же, мой мальчик, — пригласил сэнсей. — Добро пожаловать!
Его лицо источало силу. Широкое лицо, обрамленное гривой седых волос и с массивным подбородком. Глубокие морщины пролегли от носа к уголкам широкого рта. Седые брови нависли над пронзительными глазами, как утесы над морем. На нем была надета простая полотняная блуза с широкими рукавами и бледно-голубая юбочка хакама,в каких выступают на соревнованиях лучники, демонстрируя свое искусство.
Дом сэнсеяказался необычайно просторным: высокие потолки, массивные кедровые балки, пересекавшиеся в его центре. Дом был построен так, что из окон главных комнат открывался вид на горы. Сидя на коленях перед чайным столиком, можно было любоваться снежными горными кручами, альпийскими лугами и остроконечными утесами, то залитыми солнечным светом, то хмурыми в непогоду.
Мицунобэ налил Аки чаю так, как если б он принимал взрослого человека. Аки поразило, что сэнсейотносится к нему не так, как другие взрослые. Кроме матери, конечно. Он не разговаривал с ним тем неестественно бодрым и покровительственным тоном, с каким обычно разговаривают взрослые с подростками.
