— Я полагаюсь на суждение Ху Ханмина. — Мао сделал картинный жест правой рукой. — Я хочу, чтобы он подыскал вам место при штабе.
— Как вы полагаете нужным, товарищ Мао, — ответил Чжилинь, подумав, что в эту игру можно играть и вдвоем.
Мао бросил на него быстрый взгляд.
— Мы с вами еще не раз увидимся. Если вас интересуют вопросы военной стратегии, то мы могли бы как-нибудь сыграть в вэй ци.
—Сбольшим удовольствием, — откликнулся Чжилинь, ничем не выдав, что он понял намек на предложенный им в провинции Хунань план, который Мао выдал за свой собственный.
* * *
Влияние Чжилиня на судьбы страны возрастало по мере того, как росло влияние Мао. Все чаще и чаще люди, искавшие аудиенции у коммунистического лидера, но так ее и не добившиеся, шли к Чжилиню. Постепенно у него появилась репутация человека, который умеет решать проблемы получше Мао.
Чжилинь в самом деле был мастером по этой части. Афина просвещала его достаточно по вопросам христианской религии и, конечно, рассказывала ему о царе Соломоне. Чжилиню тогда страшно понравилась эта история. Он сам всегда с большим удовольствием решал задачки подобные этим. И не тщеславие подталкивало его к сравнению себя с библейским мудрецом. Просто у него были так устроены мозги.
В один из ветреных дней, когда пещера больше походила на пчелиный улей, привлекая людей со всего нагорья, к Чжилиню привели женщину.
Время близилось к закату. Во всех углах горели керосиновые лампы, но из-за сквозняков язычки пламени постоянно колебались под стеклом, делая чтение практически невозможным.
Помощник Чжилиня, интеллигентный молодой человек, разделявший многие из его идей, представил ее.
— Это Цин Мин, товарищ Ши, — сказал он и стоял рядом с ней, пока настойчивый взгляд Чжилиня не заставил его удалиться.
Оставшись наедине с начальником, женщина подошла поближе.
Чжилинь внимательно разглядывал ее, но в неверном свете лампы трудно было сказать даже, сколько ей лет. Порой казалось, что ей не больше двадцати, порой она казалась старше. Одно только можно было сказать определенно: женщина была исключительно красива. Чжилинь подумал, что ей очень идет ее имя: Цин Мин значит «чистая ясность».
На ней была одежда, какую обычно носят крестьянки в южных провинциях, но у Чжилиня создалось впечатление, что она пришла издалека.
— Присаживайтесь, — пригласил он.
— Спасибо, постою.
— Чаю хотите?
Она молча кивнула головой, и Чжилинь прочел в ее глазах благодарность. Разливая чай, Чжилинь кликнул своего помощника и попросил его принести чего-нибудь поесть.
Виновато улыбнулся Цин Мин. — Сегодня у меня был такой напряженный день, что не удалось даже поесть. Надеюсь, вы не сочтете невежливым, если я во время нашей беседы заморю червячка? Да и вам не мешало бы подкрепиться с дороги. Мой помощник принесет нам чего-нибудь.
— Да что вы, не надо, — отказывалась женщина, но все-таки подсела к столу, когда еда была принесена, и поела с видимым удовольствием.
Чжилинь лишь едва притронулся к еде — так, за компанию. Он все потихоньку наблюдал за женщиной, удивляясь деликатности, с которой она ела, несмотря на голод. Такая скорее умрет, чем попросит кусок хлеба, -подумал он.
Сидела она на кончике стула, ив ее позе все время чувствовалась какая-то напряженность. Поев, она вытерла рот. Чжилинь подлил ей чая.
— Мне было очень трудно решиться придти сюда, — сказала она, пряча глаза. — А когда я услыхала ваше имя, у меня появилось желание вообще сбежать. Мне так стыдно, что я едва могу сидеть здесь перед вами.
Чжилинь ничего не сказал, понимая, что ему сейчас лучше помолчать.
Женщина подняла голову, и он увидел в ее черных глазах отражение мерцающего огня лампы.
— Я внучка Цзяна.
Цзян.Это слово заставило Чжилиня вздрогнуть, будто она плеснула на него холодной водой.
— Цзян, — пробормотал он, вспомнив сад в Сучжоу и старика, научившего его так многому.
Его исчезновение совпало с началом взрослой жизни Чжилиня.
Он взглянул на красивую молодую женщину, сидевшую перед ним. Он понимал, что ему не надо ей говорить той о роли, которую сыграл ее дед в его жизни. В ее глазах он прочел, что она прекрасно обо всем знает.
— У меня никого нет, и мне некуда идти, — сказала она. — Мой муж погиб три месяца назад в бою под Гуанчжоу. С семьей его у меня отношения как-то не сложились. Его мать всегда относилась ко мне, как к чужой, а теперь и вовсе плюется при одном моем появлении. Да я и сама понимаю, что в такие лихие времена я им только лишняя обуза... Самой мне ничего не надо. Ради себя я не пришла бы сюда, прося о помощи. Но есть кое-кто, о ком я обязана позаботиться. — Она приложила руку к животу. — Мой еще нерожденный ребенок заставил меня позабыть о гордости и придти к вам.
Она опустила глаза и сидела с минуту молча.
— Моя бабушка жила в доме Цзяна. Она была его возлюбленной. И это от нее я услышала ваше имя. Цзян ей часто говорил о мальчике, который приходил в его сад. Он говорил о нем как о своем духовном сыне... Но вы, конечно, не подумайте, что я навязываюсь вам. Мало ли кто что чувствовал и что говорил?
Все это было так неожиданно, что Чжилинь не сразу смог собраться с мыслями.
— Время, проведенное с твоим дедом, — сказал он наконец, — никогда не изгладится из моей памяти. Если бы не он, я даже не знаю, где бы я сейчас был. — Он огляделся по сторонам. — Во всяком случае, не здесь.
Еще бы, -добавил он про себя, — все мои планы в отношении будущего Китая не могли бы родиться в моей голове без уроков, преподанных мне Цзяном в детстве.
Он настолько проникся важностью момента, что встал из-за стола.
— Симпатия между твоим дедом и мной была взаимной. И я рад, что ты решились все-таки придти сюда. — Он поднял ее на ноги, притронулся рукой к ее животу. — Твое дитя — член моей семьи, так же, как и ты. Семья Цзяна — моя семья. Сегодня, — продолжал он, — я устрою тебя на ночь здесь. Особого комфорта не обещаю, но питанием обеспечу. Мы ведь не хотим, чтобы наш малыш голодал, верно? И завтра же я начну готовить все, что тебе понадобится в дороге. Путь будет далекий и тяжелый. Возможно, твой ребенок родится прежде, чем ты достигнешь места назначения.
Цин Мин подняла на него глаза. Скованность, которая ощущалась в ней, теперь совсем пропала.
— И куда же я еду?
— Через Бирму в Гонконг, — ответил Чжилинь. — К человеку по прозвищу Цунь Три Клятвы. Я снабжу тебя, так сказать, рекомендательным письмом. — Он улыбнулся. — И, конечно, приданым для ребеночка.
* * *
Каждое 18-е января Юмико (с того момента, как Шен Ли присоединилась к людям японской национальности, эвакуировавшимся из Шанхая на родину, она называла себя этим именем, данным ей отцом) отправлялась со своим сыном на крохотное кладбище на окраине Камиоки — маленького городка, примостившегося на склоне горы.
Кладбище находилось неподалеку от ее дома. И какая бы ни была погода — очень часто здесь в это время года землю покрывал глубокий снег, — Юмико хорошенько закутывала сына, сама надевала поверх, кимоно теплое пальто и отправлялась в путь по одному и тому же маршруту.
Их гетаскрипели по свежевыпавшему снегу. Тишина окутывала холмы и редкие деревья, что встречались им на пути. На ветках сидели нахохлившиеся вороны и тоже, кажется, дрожали от холода.
На кладбище Юмико отпускала руку сына, доставала сандаловые палочки и втыкала их в мерзлую землю. Молча наблюдал мальчик, как она опускалась на колени и замирала. Потом она зажигала палочки и начинала молиться. Но всякий раз она молилась у разных могил, и мальчик долгое время не мог понять, о ком она молится.
Потом, когда он достаточно подрос, чтобы делать собственные умозаключения, он стал думать, что она молится духу его отца, который, по ее словам, умер в Китае, когда он только родился.
Это его ошибочное убеждение проистекало в большей степени из ее скрытности, нежели из недостатка сообразительности самого мальчика. Раз она приходит на кладбище, значит соблюдает траур. А по ком же ей соблюдать траур, как не по его отцу?
К весне 1947 года Вторая мировая война закончилась. Измотанная и униженная Япония была оккупирована американскими войсками. Но жизнь продолжалась. В дни, когда склоны холмов стали бело-розовыми от цветущей дикой сливы, Юмико вышила на белом полотняном вымпеле изображение рыбы. В пятый день пятого месяца она прикрепила этот вымпел к высокому бамбуковому шесту, который затем поставила рядом с входом в дом. Матери и отцы всех мальчиков в этом маленьком городке — да и во всех других городах и деревнях Японии — сделали то же самое. Мать объяснила сыну, что это койнобори.
Аки — так теперь Юмико называла мальчика, переведя его китайское имя, дословно означающее «начало осени», на японский язык — спросил мать, что это за праздник. Он впервые видел эти приготовления, потому что во время войны койноборине отмечался.
