Индеец спутал лошадей, потом подошел и по смотрел на нее сверху вниз.
— У меня для тех баб, кто пытается сбежать, есть свое лекарство, — сказал он как бы между прочим. — Я проделываю им маленькую дырочку в животе, достаю кишки и обматываю вокруг ветки. Затем оттаскиваю их на тридцать — сорок футов и привязываю. Так они могут любоваться, как койоты жрут Их внутренности.
Он вернулся под свое дерево, улегся, пристроил седло в качестве подушки и быстро заснул.
Лорена так устала, что даже его угроза не произвела на нее сильного впечатления. Она не собиралась убегать и давать ему повод проделывать дыру у нее в животе. Но ей уже не казалось, что она умирает. Смерть виделась ей в лице этого индейца. Она не доживет, чтобы ее резали или скармливали койотам. Она умрет, если он ее коснется. Но она слишком устала, чтобы переживать по этому поводу. Единственная мысль промелькнула у нее в голове: надо было остаться с Ксавье. Он человек слова, во многих отношениях ни чуть не хуже других. А она упрямо уехала с Джейком, которому за три недели успела надоесть. Джейк, на верное, все еще играет в карты в Остине. Она не особенно и винила его, в карты он играл лучше, чем делал многое другое.
Лорена задремала, как ей показалось, на минуту и проснулась от того, что индеец тряс ее. Было уже почти темно, солнце село.
— Поехали, — велел он. — Не стоит пропускать прохладу вечера.
И снова они ехали всю ночь. Лорена засыпала в седле и свалилась бы, если бы не была привязана. На заре он снова разрешил ей спешиться у другого ручья, и на этот раз она сделала то же, что и он, — помочилась и напилась. Опять они ехали весь день по пустынной местности, не встречая ни всадника, ни городка, ни животного. Единственное, на что она обратила внимание, так это на то, что стали реже попадаться деревья. Она так устала от езды, что с радостью бы умерла, только бы остановиться. Ей хотелось спать больше, чем чего-либо в жизни. Солнце жарило вовсю. Когда ей удавалось задремать, пот стекал на веки, так что, когда она просыпалась, лицо было влажным.
Синий Селезень настолько мало ею интересовался, что она никак не могла понять, зачем он ее украл. Он за весь день практически ни разу не оглянулся. Он отвязывал ее, когда они останавливались, и снова привязывал, когда они садились на лошадей. Однажды, пытаясь напиться в ручейке, который тек тоненькой струйкой, она оступилась, оперлась рукой, чтобы не упасть, и потом измазала себе нос. Его это слегка по забавило.
— Мартышке Джону понравятся эти желтые волосы, — сказал он. — Он прямо сразу захочет на тебе жениться, едва увидит.
Позднее, когда Синий Селезень снова привязывал ее к лошади, он опять упомянул цвет ее волос.
— Жаль, что племен совсем не осталось, — заметил Синий Селезень. — Несколько лет назад мне бы достаточно было тебя скальпировать. Я бы получил кучу денег за такой скальп. — Он протянул руку и лениво потрогал волосы. — Надеюсь, тот старик-рейнджер поспешит, — проговорил он. — У меня за ним должок.
— Гас? — спросила она. — Гас не придет. Я не его женщина.
— Придет, — возразил Синий Селезень. — Если не за тобой, то за мной. Мне бы лучше вспороть тебе брюхо, и пусть он хоронит то, что не съедят стервятники и койоты.
Лорена боялась поднять на него глаза. Вдруг он все-таки решит так поступить?
— Только я обещал парням, что привезу им бабу, — продолжал он. — Сомневаюсь, чтобы они рассчитывали на такую, как ты. Они скорее всего отдадут мне все свои деньги и шкуры в придачу, когда тебя увидят.
В тот день ее кобыла окончательно выбилась из сил.
Она все чаще спотыкалась. В самую жару она встала, опустив голову.
— Похоже, тот, кто выбирал эту лошадь, собирался ездить на ней в церковь, — заметил индеец. Он отвязал Лорену и посадил ее на мула. Они уехали, бросив кобылу. Мул продержался день, потом тоже встал. Индеец заставил ее сесть позади него на гнедого. Если лошадь и возражала против второго седока, она ничем этого не проявила. Лорена держалась за седло и старалась не касаться индейца, хотя он и не обращал на нее внимания.
Сидя за его спиной, она обратила внимание на какое-то белое ожерелье у него на шее, которого раньше не замечала. Оно было из кости, и, хорошенько присмотревшись, она поняла, что это человеческие пальцы.
В тот вечер, когда они остановились на отдых, Синий Селезень обратил внимание, что она посматривает на ожерелье. Его усмешка заставила ее снова вспомнить о смерти.
— Так легче всего снимать кольца, — объяснил он. — Отрубил палец — и все. Не труднее, чем сломать ветку, если знаешь, как взяться за дело.
В ту ночь он связал ей и ноги и руки и уехал. Лорена молчала, ни о чем его не спрашивала. Возможно, он оставил ее стервятникам, но она согласилась бы скорее умереть, чем рассердить его. И развязаться она тоже не пыталась, боясь, что он следит за ней и ждет, когда она попробует убежать. Она заснула, а проснулась от того, что он перерезал ее путы.
— Эта лошадь тоже дрянь, но нам она нужна всего лишь на день, — сказал он.
Седла не было, индеец даже не удосужился снять его с умирающего мула. Синий Селезень пропустил веревку под брюхом лошади и связал ей лодыжки.
Лорена уставала от быстрой езды, сидя в седле, и только теперь поняла, насколько скакать в седле легче. Она скользила из стороны в сторону и вынуждена была цепляться за гриву, чтобы удержаться. Синий Селезень ехал, как и раньше, не оглядываясь. Была ночь, темно, но она не могла даже подремать. Несмотря на то что Лорена держалась за гриву, она не сколько раз едва не соскользнула. Учитывая ее связанные ноги, она, если соскользнет, окажется под брюхом лошади и погибнет под ее копытами. Лошадь попалась с узкой спиной и неровным шагом, Лорене никак не удавалось выбрать удобное положение, и задолго, до наступления утра ей стало казаться, что если они не остановятся, то ее перережет пополам.
Но ей удалось этого избежать, хотя руки оказались изрезанными конскими волосами. Минута за минутой, час за часом ей казалось, что она сдастся и соскользнет под лошадиное брюхо. Тем более что и не было смысла цепляться за жизнь, раз она попала в руки Синего Селезня.
Когда он отвязал ее у ручья, она, шатаясь, вошла в него, уже не думая о том, что испачкается или намок нет. Он снова дал ей кусок сушеного мяса. У нее едва хватило сил вновь взобраться на лошадь. Индеец не помог ей и лишь связал ноги, хотя ясно видел, что она слишком слаба, чтобы попытаться убежать. Она на секунду почувствовала гнев: зачем он продолжает связывать ее, если она едва может ходить?
Местность стала более ровной. Трава здесь была выше, чем ей когда-либо приходилось видеть. Если она поднимала голову и стряхивала пот с глаз, создавалось впечатление, что она видит дальше, чем раньше. Трава колыхалась под волнами жары. Однажды, подняв голову, она вроде бы заметила большое дерево, но, когда посмотрела снова, никакого дерева не оказалось.
Синий Селезень ехал сквозь высокую траву все в том же темпе, практически не оглядываясь. Она чувствовала, как в ней растет ненависть, заставляя забыть страх. Если она упадет, то он, скорее всего, даже не остановится. Он лишь хотел отдать ее своим людям. Ему было плевать, насколько она устала и как ей больно. Он не сохранил ее седло и даже не дал ей вместо седла одеяло, хотя это помогло бы ей обойтись без такого количества синяков и потертостей. Она ощущала та кой же гнев, как тогда, когда пыталась убить Тинкерсли. Будь у нее хоть малейший шанс, она убила бы индейца за все те болезненные часы, которые провела на лошади, уставившись в его равнодушную спину.
Задолго до заката они подъехали к широкому песчаному руслу реки, по которому струилась лишь узенькая лента коричневой воды.
— Поезжай по моим следам, — велел индеец. — Ступишь в сторону, завязнешь.
Он уже было собрался пустить лошадь на песок, как вдруг остановился. Лорена увидела, что с другого берега за ними наблюдают четверо всадников.
Лорена почувствовала озноб при одном взгляде на этих людей. Джейк говорил, что большинство оставшихся индейцев — бандиты. Он говорил так, будто не придавал этому большого значения. Он разбирался с ними раньше, разберется и впредь. Вот только он сей час играл в карты в Остине, а бандиты смотрели на нее с другого берега реки.
