– Я бы сходил к ней покудова. Чать, недалеко?.. – встрепенувшись, подхватил Василий Борисыч.
– Как вам будет угодно, – сказала Таифа. – Пожалуй, Дементий укажет дорогу… Да вы обедали ли?.. Не то в келарню милости просим.
– Покорно благодарю, матушка, – ответил Василий Борисыч. – Дорогой закусили – сытехонек. Благословите к матушке Назарете сходить.
– Ин самоварчик не поставить ли? – уговаривала гостя мать казначея. – Ко мне бы в келью пожаловали, побеседовали бы маленько, а тем временем и матушка Назарета подошла бы и матушка Манефа проснулась бы.
– Мне бы матушку Назарету поскорей повидать, – стоял на своем Василий Борисыч и, как ни упрашивала его казначея посетить ее келью, устоял на своем.
Как истый москвич, не прочь бы он от чашки чаю, пожалуй, и от трапéзы не отказался бы, но уж очень загорелось у него поскорей идти к Назарете. Знать ее не знал, в глаза не видывал и, покаместь одна читалка на Рогожском не покучилась ему свезти Назарете письмецо с посылочкой, во снях даже про такую старицу не слыхивал. Но, узнав, что пошла она с девицами на гулянку, ног под собой не заслышал Василий Борисыч… Так и тянет его поглядеть на комаровских белиц, как они там в перелеске свою Красну Горку справляют. Искушение!.. Ну да ведь человек не старый, кровь в жилах не ледяная…
Втащили в работницкую избу поклажу Василья Борисыча. Расшнуровал он чемодан; вынул суконный кафтанчик, чуйку на ваточной подкладке, шапочку новую, и таким молодцом вырядился, что любо-дорого посмотреть. Затем отправился с Дементием за околицу…
Только дошли до Каменного Вражка, как послышались издали молодые веселые голоса и звонкий хохот Фленушки.
Дементий воротился, Василий Борисыч тихонько пошел на голоса.
Звучным, приятным голосом искусно завел он песню про «младую юность».
Горе мне, увы мне во младой во юности!Хочется пожити – не знаю, как быти,Мысли побивают, к греху привлекают.Кому возвещу я гибель, мое горе?Кого призову я со мной слезно плакать?Горе мне, увы мне по юности жити —Во младой-то юности мнози борют страсти.Плоть моя желает больше согрешати.Юность моя, юность, младое ты время,Быстро ты стрекаешь, грехи собираешь.Где бы и не надо – везде поспеваешь,К Богу ты ленива, во греху радива,Тебе угождати – Бога прогневляти!..
Смолкли белицы… С усладой любовались они нежным голосом незнаемого певца и жадным слухом ловили каждый звук унылой, но дышавшей страстностью песни. Василий Борисыч продолжал:
Юность моя, юность во мне ощутилась,В разум приходила, слезно говорила:«Кто добра не хочет, кто худа желает?Разве змей соперник, добру ненавистник!Сама бы я рада – силы моей мало,Сижу на коне я, а конь не обуздан,Смирить коня нечем – вожжей в руках нету.По горам по хóлмам прямо конь стрекает,Меня разрывает, ум мой потребляет,Вне ума бываю, творю что, не знаю.Вижу я погибель, страхом вся объята,Не знаю, как быти, как коня смирити…»
Заслушалась и мать Назарета… Заслоняя ладонью от солнца глаза, с недоуменьем разглядывала она подходившего незнакомца.
– Кто б это такой? – говорила она. – Не здешний, не окольный, а наезжих гостей, кажись, во всем Комарове нет… Что за человек?
– Московским глядит, – молвила Фленушка.
– А может, из самого Питера, – подхватила Марья головщица.
– Может, и питерский, – согласилась Фленушка. – А голосок-от каков!.. Как есть соловей.
– Вот бы на клирос в нашу «певчую стаю» такого певца залучить, – закинув бойко голову, молвила молодая пригожая смуглянка с пылавшими страстным огнем очами. Звали ее Устиньей, прозывали Московкой, потому что не один год сряду в Москве у купцов в читалках жила.
– Молчи, срамница!.. Услышать может… – строго заметила ей Назарета.
– Мы бы ему бородку-то выщипали, в сарафан бы его обрядили, – продолжала со смехом Устинья Московка.
– Замолчишь ли, срамница?.. Аль совести не стало в глазах? – ворчала Назарета.
Василий Борисыч меж тем подошел к старице и, низко поклонившись ей, спросил:
– Матушка Назарета не вы ли будете?
– Так точно, – отвечала она. – Что угодно вашей милости?
– Письмецо к вам с Рогожского привез, – сказал он, вынимая из кармана письмо. – Посылочки тоже есть, ужо предоставлю.
– От кого это, батюшка? – недоверчиво спросила Назарета, быстрым взором окидывая девиц, столпившихся вкруг незнакомца…
– От Домны Васильевны, – отвечал Василий Борисыч. – В Антоновской палате в читалках живет.
– От Домнушки! – радостно воскликнула мать Назарета… – Что она, голубушка?.. Как живет-может?..
– Спасается, – ответил Василий Борисыч. – Негасимую у болящих читает – любят ее старушки…
– Ну, слава Богу!.. На утешительном слове благодарю покорно, батюшка, – сказала мать Назарета. – Как имечко-то ваше святое?
– Василий.
– По батюшке?
– Борисов.
– Утешили вы меня, Василий Борисыч. Ведь Домнушка-то по плоти племянница мне доводится – братца покойника дочка… Ведь я тоже московская родом-то.
– Очень приятно, – ответил Василий Борисыч, а черные глазки его так и разбежались по молодым, цветущим здоровьем белицам, со всех сторон окружившим его и мать Назарету.
– К матушке Манефе прибыли? – спросила Назарета.
– Так точно, – отвечал Василий Борисыч, – тоже письма привез.
– От кого, батюшка, письма-то? – продолжала свои расспросы старица.
– От разных, – отвечал он. – От матушки Пульхерии есть письмецо, от Гусевых, от Мартынова Петра Спиридоныча.
– Великий благодетель нам Петр Спиридоныч, дай ему, Господи, доброго здравия и души спасения, – молвила мать Назарета. – День и ночь за него Бога молим. Им только и живем и дышим – много милостей от него видим… А что, девицы, не пора ль нам и ко дворам?.. Покуда матушка Манефа не встала, я бы вот чайком Василья-то Борисыча напоила… Пойдем-ка, умницы, солнышко-то стало низенько…
– Рано еще, матушка!.. Погоди маленько!.. – заголосили белицы.
– Что вы, что вы?.. Как возможно не угостить дорогого гостя? Пойдемте… Будет – погуляли, натешились.
– Да матушка!.. Да еще маленько!.. Да погоди хоть с полчасика.
– Вы для меня, матушка, не беспокойтесь, – вступился Василий Борисыч. – Дайте девицам развеселиться… Они нам споют что-нибудь.
– Такому певцу да лесные песни слушать! – бойко подхватила Фленушка, прищуривая глазки и лукаво взглядывая на Василия Борисыча. – Соловью худых птиц слушать не приходится… От худых птиц худые и песни.
– А у матушки Маргариты в Оленеве про вас не то говорят, – отвечал Василий Борисыч. – Там очень похваляют здешнее пение, говорят, что лучше вашего клира по всем скитам нет…
– Так вы из Оленева пожаловали? – спросила мать Назарета.
– Из Оленева, матушка, – ответил Василий Борисыч. – Там и страстную пробыл и праздник праздновал.
– У кого гостили? В какой обители? – спросила Назарета.
– У Анфисиных больше, с матушкой-то Маргаритой мы давние знакомые – она ведь тоже наша московка… У Фелицатиных тоже гостил.
– Это вам Анна Сергеевна, что ли, наше-то пение славила? – спросила его Марьюшка.
– И Анна Сергеевна хвалила и Аграфена келарная, а из Фелицатиных Анна Васильевна. Все хвалили, – говорил Василий Борисыч.
– Всех-то что самых ни на есть лучших девиц в Оленеве спознали, – лукаво усмехнувшись и быстро вскинув глазами, молвила Фленушка.
– Петь обучал, – улыбнувшись, заметил Василий Борисыч.
– И нас бы поучили!.. – защебетали и Фленушка, и Марьюшка, и Устинья Московка, и другие крылошанки.
– Отчего ж не поучить?.. С великою радостью! – сказал Василий Борисыч. – Только ведь надо прежде голоса попробовать: какие у вас голоса – без того нельзя.
– Пробуйте нас, пробуйте, – приставали белицы.
– Оченно бы рад попробовать, – сказал Василий Борисыч. – Матушка Назарета, благословите псальму спеть.
– Пойте во славу Божию, – молвила Назарета, отрываясь на минутку от письма.
– Воскресную надо, девицы… Пасхальную, – сказал Василий Борисыч. – «Велию радость» знаете?
– Знаем, знаем, – защебетали белицы, окружая московского певца.
Высоко, чистым голосом завел он:
Велия радость днесь в мире явися…
Стройно и бойко подхватил девичий хор:
Христос бо воскресе, а смерть умертвися,Сущие во гробех живот восприяша!Воспоем же, други, песнь радостну ныне —Христос бо воскресе от смертные сени,Живот дарова в сем мире человеку!Ныне все ликуем,Духом торжествуем,Простил бо Господь грехи наши. Аминь.
Голоса Василья Борисыча и головщицы Марьюшки покрывали остальные. Далеко по перелескам разносились звуки воскресной псáльмы…
– А мирские песенки попеваете, Василий Борисыч? – бочком подвернувшись к московскому гостю, спросила Фленушка.
