Теперь все в порядке… Правда, пока лучше помолчи, набирайся сил. Постарайся уснуть. Может быть, выпьешь соку?
Мальчик отрицательно покачал головой.
– Нет. А где папа?
– Он… в тяжелом состоянии, – не смог сказать всей правды Олег. – Его нельзя тревожить, ты спи…
С Таней было, пожалуй, хуже. Она все время бредила, бормоча что-то несвязное. Ее часто тошнило до судорог, и тогда, сжимаясь вся в комок, она тихо и надрывно стонала. Правая нога ее возле колена сильно посинела и опухла. Синева расползалась и вверх, и вниз вместе с опухолью. Олег делал ей то успокаивающие примочки на ногу, то компрессы на горячий лоб, то пытался напоить витаминизированным бульоном.
Однажды, когда он снова наклонился к ней с лекарством в руках, Таня вдруг ясно взглянула на него и отвела его руку в сторону.
– Не надо, милый… Нельзя ему…
– Кому? – не понял Олег.
– У нас будет ребенок.
И она снова впала в беспамятство.
Его охватило отчаяние. Каждые пять минут Олег осматривал синеву на ее ноге – не поднимается ли выше? – и с тоской отмечал, что синева ширится все больше.
Он боялся возможного возникновения гангрены и просто не знал, что ему делать, как поступить, чем помочь. Это ведь не вывих, который теперь умеет вправить каждый начинающий автомобилист. Здесь нужен врач, возможно – опытный хирург. Но как вызвать его, как дать о себе знать? Рация дальней связи, их знаменитый радиовидеофон превратился в груду разбитого стекла и искореженного металла.
Спустившись в рубку, он за четверть часа выпустил в воздух все сигнальные ракеты и, уже поднимаясь по трапу к люку, неожиданно услышал тихий голос Винденко.
– Вижу вас, друзья. Как слышите меня? Я – под вами…
Работала аварийная станция ближней связи в жилете. Олег быстро набросил его на себя.
– Александр Павлович, родной вы мой, как я рад!
– Я тоже, – просто ответил Винденко. – Рассказывайте, как там у вас. У меня все в норме. Только горючее на нуле. Почти сутки искал вас вокруг, а дальнюю рацию, как назло, разбило… Вы сообщили на “Фестиваль” свои координаты?
Олег коротко рассказал об их положении. Только про Андрея Ивановича умолчал.
– Оставайтесь под нами, – добавил. – Наблюдайте за морем. Если заметите какое-нибудь судно, пускайте ракеты, а я пойду к своим пациентам. Ровно через час вернусь в рубку.
Сережа стоял в дальнем углу площадки.
– Ты почему поднялся?
– Олег Викторович, идите сюда, – вместо ответа тихо позвал мальчик. – Здесь вход в какой-то склеп или грот. И он такой… Не природный… Кто-то сделал его давно…
Подойдя к Сереже, Олег с удивлением увидел, что за плавным изгибом скалы площадка расширялась еще больше, приобретая четкие формы искусственно сделанной террасы с толстой мертвой балюстрадой, за которой открывался широкий обзор на водную гладь океана.
В стене напротив балюстрады была пробита правильной формы округлая вверху и довольно широкая ниша, за пятиметровым пролетом которой на них смотрела темнота.
– Когда вы ушли, что-то вдруг зашумело, затрещало там…
– Отойди за поворот, я сейчас.
Он принес большой нагрудный фонарь, свой пистолет и бластер, который накануне утром отдал ему Александр Павлович, уверенный, что грозное оружие защиты больше не понадобится экипажу “Семена Гарькавого”.
– Стрелять умеешь? – тихо спросил у мальчика Олег.
– Конечно, – кивнул тот. – Отец давно научил.
– Тогда держи, – протянул Олег пистолет. – Оставайся у входа. И если что случится со мной, не промахнись. Я забыл тебе сказать. Внизу, под нами, во втором поплавке Александр Павлович. Он нашел нас только сейчас. Связь с ним по рациям, что в жилетах. Через сорок пять минут…
На него сразу дохнуло пещерным холодом. Включив фонарь, Олег направил его яркий луч в настороженную темноту подземелья и, пораженный, застыл на месте.
Сотни сталагмитов и сталактитов причудливой формы, словно беломраморный ветвистый лес с опавшими листьями, заполняли довольно большое пространство, поднимаясь от ровного пола вверх к высокому своду или спускаясь от него вниз. Но еще больше поражало Олега то, что свод подземного грота начинался от черного полированного цоколя примерно метровой высоты и устремлялся вверх, сохраняя, по-видимому, строгую сферическую форму. Сам он отливал синевой. Неясные блестки виднелись на его гладкой поверхности.
Олег дотянулся до одной тускло мерцавшей точки, потер пальцем, и она вспыхнула, заискрилась вдруг ясными изумрудными вспышками. Он потер рядом с ней вторую, третью, четвертую – и каждая заиграла в луче фонаря то красным, то белым, то голубым сиянием, словно в этот странный свод были вкраплены драгоценные камни.
– Сережа, иди сюда, – позвал он. – Спрячь пистолет и подержи фонарь. Я хочу рассмотреть их поближе. Мальчик зачарованно глядел на сказочный лес.
– Какая красота… Просто сказка… Жаль, что у некоторых верхушки разбились.
– Где? Какие верхушки? – не понял Олег.
– Да вон, и с краю, и в центре.
Мальчик осторожно протиснулся между нескольких стволов и, подняв с пола известковый осколок, подал его Олегу. Тонкий кончик его был желтоватым, а тот, что потолще, явно отломан. Причем совсем недавно.
Сережа подобрал еще с десяток таких отломанных отростков. Олег положил их на цоколь, достал из кармана платок.
– Давай протрем еще несколько. Посвети.
Он потянулся, к краю свода и с изумлением увидел, что уже не может дотянуться рукой до ярко сверкающих в луче фонаря точек.
Это было невероятным!
С лихорадочной поспешностью он стал протирать платком тускло мерцавшие блестки у самого цоколя. Еще, еще, еще! И вот уже целое созвездие засверкало, искрясь, на синем фоне свода, а затем медленно, почти незаметно стало отдаляться от края цоколя.
Всякие сомнения исчезли: свод этого странного зала двигался! И начало этого движения совпало с их появлением здесь. И даже не с появлением, а с моментом включения их малой ультракоротковолновой рации.
Он взглянул на часы и заторопился.
– Идем, Сережа. Идем к Тане и к Александру Павловичу. Через пять минут у нас с ним разговор по радио.
– Можно мне взглянуть на папу?
В глазах у мальчика боль и отчаяние.
– Нет, – Твердо ответил Олег, – сейчас нельзя.
Всю свою волю и выдержку призвал он себе на помощь в этот момент.
– Нет, Сережа. Твой папа сильно контужен. Удар в голову. Ты помнишь, еще при первой волне у него разбило шлем. А потом был еще сильный удар… Андрей Иванович сейчас не видит, не слышит, не чувствует. Так бывало и на войне. Шок называется. Мне дедушка рассказывал, Захар Карпович; Ты его знаешь. Нельзя человека ничем тревожить в таком состоянии. Я сделал Андрею Ивановичу нужные уколы. А теперь- только абсолютный покой. Малейшее внешнее раздражение может привести к непоправимому.
