— Круто, что ты не из тех, кто вынюхивает информацию вместо того, чтоб спросить, но сейчас я был бы не против твоего ковыряния в прошлом без моего участия, — фыркает. — Видишь ли, у меня была сестра, — говорит, заставляя меня удивленно моргнуть. — Полина. В смысле настоящая сестра, без всяких хреновых клятв типа вместе до гроба, ведь мы одни в этом чуждом мире и бла-бла-бла. Она была мне родной по крови, старше меня на три года. Помнила мать и тот день, когда та померла, а нас отдали в приют. Может, в этом и дело, но Полька всегда была со мной рядом. Хорошая девчонка, правильная, лучше всех. В смысле была лучше всех. А на меня совсем не похожа. Глаза там, волосы одинаковые, но не по характеру… — Пауза. — В отличие от меня, она никому не желала зла.
Однажды ее даже выбрали для удочерения. Приглянулась каким-то мамашке с папашкой недоделанным, и, хоть подыхайте, все — берем. Из приюта обычно хотят забрать совсем мелких. Подросшие сиротушки слишком озлоблены, и возиться с ними, перевоспитывать, в придачу опасаясь бракованных генов, никому не охота. Но Полинку вот выбрали. За характер, за глазенки доверчивые. Только она не обрадовалась — со мной не хотела расставаться. И, чтобы уж наверняка отстали, ударила потенциальную мамашу. Потом неделю переживала, почти ни с кем не разговаривала, а вокруг шептались, что из ума выжила.
Его слова доходят до меня очень медленно, против воли окидываю его взглядом с ног до головы, будто впервые увидела. Сжатые в кулаки ладони в карманах джинсов, на руках выпирающие вены, мышцы развиты, но не так, как у бодибилдеров или любящих покрасоваться мальчиков… по ним одним можно легко предположить, что у него в жизни было много драк. А еще его лицо… даже когда Арсений говорит о сестре, оно не становится мягче. Видимо, дерьмо не просто случается, оно остается с нами до конца жизни. В жестах, манерах, привычках, отношениях с людьми. Плохое всегда помнится легче, въедается глубже, оно определяет нас больше, чем радость.
— Приют — странное место, — тем временем продолжает Арсений все так же спокойно. — К определенному возрасту начинаешь врать, делать вид, что не хочешь в семью, но какая же это брехня, инопланетянка. И знаешь, что не возьмут, а все равно вглядываешься в лица приходящих, надеешься. Не надо любви, не надо отношения, как к своим, — просто чтоб хоть кто-то взглянул не как на отброса, поверил в то, что у тебя есть нормальное будущее.
У меня такой человек был — Полина. Если бы она тогда ушла, я бы связался с теми же компаниями, что и остальные приютские, отсидел бы пару сроков, а то и помер уже в какой-нибудь подворотне. Но она у меня была, она в меня верила, она мне помогла понять, что я чего-то да стою.
Когда Польке исполнилось восемнадцать, она попыталась меня забрать. Чудом отговорил. Не потому что не хотел, но это ж Москва, там каждый лишний глоток воздуха может без штанов оставить. И сиротки не больно-то кому нужны. Негде было жить, работать приходилось за копейки. Я велел ей не страдать дурью, а сначала придумать, где жить и на что. В конце концов, не маленький и не слабенький, что еще со мной мог сделать приют?
К моменту моего восемнадцатилетия у нее уже была съемная квартира с адекватными хозяевами и более или менее приличная работа в каком-то кафе. Сначала Полька там убиралась и посуду мыла, но пришлась по душе повару и начала помогать на кухне. Карьерный, чтоб его, рост. То ли повар дядькой оказался хорошим, то ли замутили они чего, да я не полез разбираться. Он Польку не обижал, а остальное меня не волновало. Да и вообще за Полинку я не особо боялся, даже когда пошел служить и оставил ее одну. Пусть и добрая, все ж в приюте росла — научилась постоять за себя.
В этом месте он делает паузу, а я стараюсь дышать потише, чтобы ни в коем случае не спугнуть этот странный миг внезапных откровений. Арсений молчит секунд десять. Поглощенный воспоминаниями, он не смотрит на меня, но, к счастью, продолжает:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Вот только я даже не думал, что самый главный враг — тот, что внутри. И с ним воевать бесполезно.
Когда я вернулся, сразу отметил, что сестра изменилась. Со мной себя вела так же, как и раньше, но практически перестала смеяться, выходить из дома, с людьми общаться. В душу не лез до тех пор, пока однажды не застал ее за рыданиями. Настоящий рев без прикрас — совсем не то зрелище, к которому мы привыкли. Это не пустое кокетство в попытке добиться своего с проверкой степени размазанности туши, он доводит человека до хрипа, до икоты и полного опустошения. Он страшен. Я даже не стал спрашивать, что случилось — побоялся, кажется. А сама она рассказала только спустя месяц.
Пока я ваял квадратные сугробы под рев луженых глоток командиров, моей сестре диагностировали саркому костей. А позволить себе болезненное лечение она не могла. Когда все тело разламывается от химиотерапии, даже на хлеб не заработать. Вот правда о нашем мире: если рядом нет человека, который может о тебе позаботиться, то хоть подыхай — ни одна проклятая падла на помощь не придет. Долгое время меня утешала мысль о том, что я возьму кирпич и размозжу им голову каждой бюрократической крысы этой страны.
Рак практически всегда диагностируют поздно, и ее случай не был исключением. Четвертая стадия, метастазы. Она не верила, что может вылечиться, поэтому мне и не сказала, а вот я не сдался. Заставил ее пройти курс химиотерапии, таскал ее по лучшим онкологам столицы, а когда деньги закончились и нечего стало жрать — пошел сниматься в порно. Говорили, что там можно заработать если не много, то хотя бы быстро. Быстро-то да, но между съемками приходилось х*рачить на трех работах.
Операцию ей сделали успешно. Но этим, ясен пень, не ограничилось. Дальше бесконечные наблюдения, программы реабилитации, химио- и лучевые терапии… Спустя два года после операции ей сказали, что рак отступил.
И мне бы уйти со своей «работы», но, как назло, покатило, и я продал душу дьяволу. Несколько следующих лет не щадя здоровья вкалывал, копил деньги на лучшую жизнь. Полинка была против, все пыталась наставить меня на путь истинный, но упрямого осла на всем скаку не остановишь. Для меня в те дни существовали четыре вещи: она, я, деньги и враждебный к нашему трио мир. Я действительно ненавидел каждого пытавшегося приблизиться. Будто эти люди могли принести новые беды.
И словно в воду глядел: именно в тот миг, когда Полька начала выходить из дома без опаски, нашла работу и начала наконец снова улыбаться, рак вернулся. Не стану рассказывать, как это было. На порядок хуже. Ей несколько раз сделали химию, облучение. Затем по новой. Но опухоль не уменьшалась, операция оказалась невозможной. В общем, ей прописали гору наркотиков и, пряча глаза, предложили попробовать пройти курс лечения через несколько месяцев. Она отказалась.
А я не смог. Нашел какую-то программу экспериментального лечения и дал отличную взятку, чтобы сестру туда взяли. Она умоляла меня остановиться, но я не слышал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Ее лечили, делали какие-то процедуры… не знаю какие, китайская грамота это для меня. Важно было одно: Польке не становилось хуже, и мне казалось, что это самое важное.
Только в скором времени на теле сестры стало сложно найти участок без шрамов от катетеров, волосы отрастать не успевали… Она мучилась, пила горстями обезболивающие и практически не приходила в себя. По сути, она даже не жила. Она перестала быть моей Полиной. Но я упорно продолжал ее мучить.
