— В старом центре, — ответил Сантамария.
— А! — воскликнул Реджис. — У вас там, должно быть, свои трудности. Но в моем квартале жить стало просто невыносимо. Нельзя допустить, чтобы эти чудовищные, похожие на казармы дома не позволяли людям жить красиво и гармонично, в здоровой атмосфере. Вы сами убедились, это уже не улица, а туннель, нора. Так нет же — все им мало! Строят новые и новые дома-чудища, не считаясь ни с кем и ни с чем. Взгляните еще раз на эту постыдную картину. — Он вертел головой во все стороны, ибо его проклятия были обращены к нуворишам целого квартала, поселившимся в этих гигантских уродах. Высунув голову в окно, Сантамария заметил слева, совсем рядом, крохотную терраску в форме трапеции, встроенную в фасадную выемку. На терраске с трудом умещались складной стул и плетеный столик.
— Это ваша терраска?
— Да, я ее выкроил из спальни, которая прежде была гостиной. Но я предпочел, так сказать, поменять их местами. Знаете, я пытаюсь, хоть изредка, наслаждаться солнцем. Пока его окончательно не закрыли от меня новые дома.
— Можно посмотреть?
— О, пожалуйста.
Они прошли в полутемную спальню.
— Простите за беспорядок, — сказал Реджис, показывая на незастеленную кровать и поднимая двумя руками металлические жалюзи.
И здесь стены и потолок были разного цвета, и по шероховатостям можно было понять, что их красил валиком сам Реджис. Справа и слева от двери-окна, выходившего на терраску, висели узкие оранжевые полки, заваленные кипами журналов, книгами, пластинками. Сантамария отметил, что проигрывателя в спальне не было (не было его и в гостиной) и что на нижней полке ночного столика лежит большой бинокль.
— Вот, взгляните, — сказал Реджис, выйдя на терраску, — мы на десятом этаже. Три года назад, когда я сюда переселился, я еще видел горы, тополя, даже коров, которые паслись вдали. А теперь?! Куда ни глянь, всюду бетон, бетон, бетон! Кое-кто называет это людскими ульями, оскорбляя тем самым пчел! Ведь пчелы, вылетев из улья, могут хоть сесть на цветы, отдохнуть, собрать пыльцу. А здесь, в радиусе двух-трех километров, ни травинки, ни маргаритки не осталось… Квартал, — он набрал полную грудь воздуха, — нуждается в зелени, в таком уголке, где дети, старики, молодежь, влюбленные могли бы снова обрести единение с природой, кувыркаться в траве, играть в мяч и даже укрыться вдвоем за кустами… — Он снисходительно улыбнулся покровительственной улыбкой доброго дядюшки, и эта улыбка не скрадывала, а лишь подчеркивала его уродство. На вид ему можно было дать лет сорок. Острый подбородок, толстые синие губы, удивительно высокий лоб и одновременно узкая, приплюснутая головка с шишкой на затылке. Когда он умолкал, его рот оставался полуоткрытым, что придавало Реджису сходство с пеликаном.
По виду он один из тех людей, которые с самого рождения обречены на безвестность и годны лишь на то, чтобы фигурировать в статистических отчетах о числе заболевших во время очередной эпидемии гриппа, о росте потребления, о незначительных переменах в числе голосов, поданных за ту или иную партию. Между тем на совести этого человека двое убитых, и он с полным правом может фигурировать в статистике об усилении преступности.
— Без лишней скромности должен вам сказать, что городское строительство — сфера, в которой я лучше всего разбираюсь, — продолжал Реджис. — Ведь вам, конечно, известно, какую должность я занимаю в коммунальном управлении. Но не вернуться ли нам, профессор, в гостиную? Там нам будет удобнее вместе обсудить ваш план битвы. — Он показал на свернутые в трубку листы ватмана.
— А почему бы нам не остаться здесь? — предложил Сантамария, войдя в спальню и оглядываясь вокруг. — Вполне можно было бы расстелить листы, скажем, на ковре.
Реджис смущенно засмеялся:
— Да, но я не знаю, насколько…
Но затем по достоинству оценил нелюбовь гостя к формальностям и условностям — верно, к бою надо готовиться на выдвинутом вперед командном пункте.
— Хорошо, поработаем тут. Подождите, я только уберу постель. — Он поправил простыни и подушку и накрыл кровать легким цветным покрывалом. — Все. Приступаем к работе! — энергично сказал он.
Они сели на кровать, которая жалобно заскрипела, и Реджис потянулся к рулону.
— Итак, в каком положении дело? Очевидно, это предварительный план. А может, он уже пригоден для представления?
— Планов — два, — сказал Сантамария. — Подождите секунду. — Он выдернул проект Гарроне, вложенный в проект Трессо и Кампаны.
— Прекрасно, прекрасно. Всегда лучше иметь альтернативный план, — сказал Реджис, взяв в руки лист ватмана. Развернул его, поднес к глазам и… смертельно побледнел. Он довольно долго просидел неподвижно, казалось, даже перестал дышать, а потом с шумом выдохнул: — Что это значит? Что за неуместная шутка?
— Это значит, что я — полицейский комиссар и что вы попали в крайне скверное положение, синьор Реджис, — произнес Сантамария.
Реджис внезапно вскочил, уронив лист на коврик.
— Покажите ваши документы, — с неожиданной резкостью выпалил он. Сантамария протянул ему удостоверение. Реджис внимательно его изучил, а затем вернул комиссару. — Это верх наглости! — вне себя от гнева воскликнул он. — Недостойный цивилизованной страны способ втереться в доверие! Я как…
— Успокойтесь, синьор Реджис, — перебил его Сантамария. — Лучше подумайте, какие вас ждут неприятности.
— Какие еще неприятности, какие?! Мне нечего бояться, и если вы думаете…
— Синьор Реджис, что вы скажете насчет второго проекта? И насчет разрешения с вашей подписью?
Реджис молча взял разрешение и снова тяжело задышал.
— Кто вам его дал? — наконец прохрипел он.
— Я провел весь день вместе с профессором Пеллегрини в вашем бюро.
Реджис выпучил глаза.
— Пеллегрини… Пеллегрини…
Сантамария догадался, что между двумя отделами идет скрытая борьба, с подсиживанием, протекцией, обидами и страхом потерять место. И он не замедлил этим воспользоваться.
— Профессор Пеллегрини весьма озабочен этим… нарушением служебных установлений, — сказал он. — И крайне недоволен. Но… он еще не решил, какие принять меры. Он в известной мере полагается на мое окончательное суждение, ясно вам, синьор Реджис?… Он знает, что была допущена ничем не оправданная задержка с ответом. Знает также, что здесь, возможно, не обошлось без коррупции, сговора, но кое-что еще остается непонятным. — Он наклонился и взял бинокль. — Он еще ничего не знает о ваших приватных развлечениях…
Реджис молниеносно выхватил у него бинокль из рук.
— То, что вы называете моими приватными развлечениями… — завопил он. Тут голос у него прервался… — То, что вы называете, называете… — прохрипел он.
Он еще сильнее побледнел и вдруг свалился на постель. Пальцы его, словно лапы умирающего паука, судорожно сжимали бинокль, потом разжались. Сантамария с полминуты сидел неподвижно, ожидая, когда пройдет этот мнимый обморок или сердечный приступ. Но потом со вздохом поднялся, подложил Реджису под голову подушку и пошел поискать ликера или минеральной воды. Когда он вернулся, то увидел, что Реджис лежит, приоткрыв глаза, и стонет.
— Паола… — звал он слабым голосом. — Паола.
Сантамария приподнял его и, поддерживая за плечи, заставил выпить немного вина. Реджис сдавленно закашлялся, забрызгав вином свою рубашку и брюки Сантамарии.
— Ну как? Прошло?
Реджис посмотрел на него своими выпуклыми, рыбьими глазами.
— Что случилось? Я попал в аварию? — еле слышно прохрипел он.
— Вы просто потеряли на миг сознание, синьор Реджис. Мы у вас дома.
Реджис все вспомнил, и глаза его мгновенно наполнились слезами.
— Комиссар, — простонал он. — Комиссар. — Точно таким же умоляющим голосом он минуту назад звал неведомую Паолу.
— Мужайтесь, синьор Реджис, мужайтесь. Расскажите мне все, и вам сразу станет лучше…
— Комиссар, моя жизнь…
— Знаю, знаю, — поспешно сказал Сантамария, который по опыту знал, что признания после обморока и слез непременно включают в себя длиннейшие воспоминания детства. Но Реджис схватил его за рукав и приподнялся.
— Моя жизнь — вечный поиск красоты. Вы меня понимаете? Только красоты, и ничего более. Красоты во всех ее формах и проявлениях.
Он снова рухнул на постель, обессилев после провозглашения своего кредо. Сантамария сомневался, позволить ли ему и дальше изливать душу или сразу перейти к сути дела. В конце концов он выбрал компромиссный путь.
— Гарроне разделял… ваши идеи? Был вашим другом?
— Единственным… — не открывая глаз, прошептал Реджис. — Единственный человек, которого я мог назвать своим истинным другом… Вы не представляете… не можете себе представить.
