Ожидаемых от папы римского денег до сих пор не было. Венеция затягивала свою войну с Портой. От шведов только и жди беды. А царь Алексей Михайлович становился все более тверд в своих требованиях о возвращении Смоленска с городами и селами, захваченными Польшей в начале нынешнего столетия.
Немецкие герцогства и княжества были не слишком надежными союзниками в случае каких-либо осложнений. Голландские Соединенные штаты и французское королевство все больше входили в силу, и уже властно диктовали свою волю в европейских столицах, затмевая еще недавний блеск польской короны.
Отовсюду можно было ждать новых походов и новой войны, а имея за спиной Хмельницкого, нечего было и думать об успехе. В Европе этим проклятым Хмелем интересовались уже не только как бунтовщиком. Недаром в конце года шведский дипломат Франц Мейер так настойчиво советовал канцлеру Лещинскому обуздать Хмельницкого – и чем скорее, тем лучше.
Шведы не хотели, – и это откровенно признал Мейер, – чтобы Москва собрала все русские земли в едином государстве. Если бы это произошло, сила русского царства стала бы неприятно ощутимой для шведов, которые по-прежнему мечтали овладеть всем Балтийским морем.
Канцлеру было известно, что посол Мейер нащупывает пути, чтобы установить связь с гетманом Хмельницким. А тут в воздухе все сильнее пахло неприятными осложнениями с Москвою. Так или иначе, Варшава знала – миром покончить дело с русскими нельзя будет.
И выходило так, что Хмельницкого, после двух баталий, столь дорого обошедшихся Речи Посполитой, все-таки не победили. Хмель существовал, хотя и с подбитыми крыльями, но существовал, и уже были явные признаки того, что вскоре он попытается снова расправить крылья.
Кончилась война, однако настоящий мир не был обеспечен для короля, сенаторов, воевод и всей шляхты, которая хотя и осторожно, но уже начала возвращаться в свои украинские маетки.
Но в этих маетках, вместо палацев, покинутых шляхтичами перед войной, стояли обгорелые стены. Поля заросли бурьяном выше роста человеческого, в роскошных парках вило гнезда воронье, а в селах, если найдешь десятка полтора посполитых, таких, от которых корысти, как от старой клячи, – и то хорошо было...
Хмельницкий, несомненно, водил за нос королевских послов. Он был щедр на посулы, по временам, когда его припирали к стене, писал универсалы на послушенство, но по всему видно было: единственная цель его – выиграть время.
Все попытки убрать гетмана, не брезгуя для этого ничем, потерпели неудачу. Впрочем, такая мера уже не годилась. Раньше можно было надеяться, что, избавившись от Хмельницкого, удастся посадить гетманом хотя бы Выговского, к которому весьма благожелательно относились прежний канцлер Юрий Оссолинский и личный духовник короля Лентовский. Если бы это удалось, новый гетман стал бы покорным слугой Речи Посполитой.
Но теперь шла речь не о замене гетмана. Главное было не в этом, ибо канцлер понимал, что гетман, который не станет держать руку черни, будет сброшен ею.
Попытки Варшавы привлечь на свою сторону старшину не дали никаких результатов. Большинство полковников и сотников было тесно связано с Богданом Хмельницким и слепо выполняло его приказы. Все они одобряли тяготение гетмана к Москве. В Варшаве понимали: если не принять немедленно решительные меры, то предупредить отделение Украины от Речи Посполитой станет невозможно.
Первые радости после битвы под Берестечком, после белоцерковских переговоров были развеяны дальнейшими событиями. Король и сенаторы поняли, что, в конечном счете, Хмельницкий лишь понес значительные потери в людях, но не утратил ни своей артиллерии, ни своих основных полков. Он и теперь старательно оберегал свои полки – тот костяк, который в нужное для него время густо обрастет мясом. Бесспорно было, что Хмельницкий готовится к новой битве, причем хитрит теперь гораздо больше, чем когда-нибудь.
Много беспокойства причиняло вмешательство Москвы во все эти дела.
Если год назад Хмельницкий и Москва вели переговоры тайно, то теперь ни одна из сторон не скрывала взаимной приязни и дружественных отношений.
Чего стоило уже то, что сразу после битвы под Берестечком, когда во всех соседних с Речью Посполитой странах заговорили о подавлении бунта на Украине, русский царь поспешил прислать к Хмельницкому посла – дьяка Григория Богданова! Этим актом он как бы подчеркивал свое внимание к Хмельницкому и пренебрежительное отношение к своему официальному союзнику – Речи Посполитой. А теперь в Москве уже третий месяц сидело посольство Хмельницкого.
Плохи были и церковные дела. Брестская уния, которая, казалось, заложила основы последовательного и решительного окатоличивания православной черни, обращалась теперь в ничто. Весь украинский народ восстал с полной решимостью против унии и униатов. И если еще несколько лет назад удавалось хотя бы отчасти влиять на чернь через униатскую церковь, то теперь нечего было и думать об этом. Самое упоминание об униатах стало опасным.
Так складывались события после Берестечской кампании, которая была столь старательно и заботливо подготовлена Речью Посполитой, не поскупившейся для этого ни на золото, ни на оружие, ни на людей, задолжавшей Венеции, папе Римскому, императору Фердинанду кучу денег. И не приходилось надеяться на то, что деньги эти удастся в ближайшее время взять на Украине.
Выходило, что победа, добытая под Берестечком, – только мираж.
Выходило, как однажды сказал канцлер Лещинский, что каждая хата в южных провинциях короля – это крепость, которая готова выдержать осаду и предпочтет лучше погибнуть, чем сдаться на милость победителя.
Сила Хмельницкого была в том, что вся чернь стала его войском.
Однако Варшава не оставляла надежды в недалеком будущем покончить с Хмельницким. Главное – не дать ему передышки, за которую он борется всеми мерами и силами.
Хотя в Киеве был посажен королевский воевода – тот же Адам Кисель, хотя стоял там кварцяный полк под командованием маршалка Тикоцинского, хотя митрополит Коссов и заверял, что в предстоящей кампании будет поддерживать короля, – все это было довольно шатко. Хмельницкий посадил в Киеве своего умного и дальновидного дипломата Силуяна Мужиловского, а под самым городом держал десять тысяч сабель под началом Ждановича. Десять тысяч казаков стояло в Чернигове, да в Виннице у Хмельницкого было двадцать тысяч, которыми командовал Богун... А ведь, по Белоцерковскому трактату, гетману было дозволено держать всего двадцать тысяч реестрового казачества...
О каком же спокойствии могла итти речь?
Нет! Мало радости было для канцлера Лещинского в размышлениях обо всех этих делах, несмотря даже на щедрые обещания папского нунция Иоганна Торреса. Приходилось волей-неволей терпеть, ожидать новых, непредвиденных событий. И еще беспокоило канцлера то, что не видел он среди шляхты человека, который мог бы, когда будет нужно, снова повести королевские войска. Не было уже ни Вишневецкого, ни Потоцкого, обоих унесла смерть.
Канцлер Лещинский не был легкомысленным человеком и не мог пренебрегать всеми этими беспокойными делами. Он договорился с королем о созыве местных сеймиков, перед тем как соберется всеобщий великий сейм в Варшаве. Для нового и решающего похода нужны были деньги, люди, а главное – надо было втолковать всем верным короне, что дело идет о судьбах державы, о таком, что может стоить жизни королевству.
Канцлер начал переговоры с ханом, убеждая его разорвать союз с Хмельницким. Но канцлер хотел, чтобы этот разрыв произошел не сразу, а был бы неожиданным ударом ножа в спину гетману. Пусть в будущей войне хан снова придет на помощь Хмельницкому и снова предаст его. Так будет вернее.
От имени короля канцлер дал хану согласие на то, чтобы татарские отряды в счет дани брали ясырь на южных землях короны, то есть в Поднепровьи, на Украине.
Канцлер рассчитал хитро. Пусть чернь озлобится против Хмельницкого, союзником которого – это всем ведомо – является татарский хан. И верные люди Лещинского уже ловко пустили слух, будто бы татар на южные земли призвал сам гетман, чтобы за это обеспечить их помощь себе. Но вскоре в Варшаве узнали, что Хмельницкий выдал универсал к населению южных земель с призывом покидать свои дома, переселяться в Московское царство, а с татарами войны не вести, ибо сейчас он помочь войском не может...
...Когда король выдал указ о созыве сеймиков, на каждый из них, по приказу канцлера, были посланы грамоты. Их надлежало прочитать на сеймике и обсудить. В грамотах было сказано:
"Его королевская милость наш наияснейший король в свое время дал распоряжение подробно изложить в его инструкциях все то, что касается безопасности государства и что он полагал бы наипотребным обсудить на всеобщем сейме. Но уже после рассылки инструкции, из разных источников, заслуживающих полного доверия, получены новые предостережения касательно непродолжительности мира, заключенного с казаками. Соответственно этому его королевская милость считает необходимым довести означенные сведения до вашего ведома.
