публику.
Мулла, как называл Ханс местного священнослужителя, открыл разбирательство молитвой, которую прочитал, преклонив колена. Затем Гаика, явно выступавший в роли прокурора, брызжа слюной, обстоятельно изложил дело. Он поведал, что много лет назад чужеземец Кенека был рабом, но хитростью и жестокостью сумел приобрести власть над ними. Затем одноглазый гигант, не жалея черной краски, принялся перечислять преступления Кенеки, выставляя того настоящим злодеем. Гаика обвинял его в жестокости и несправедливых притеснениях, в воровстве имущества и похищении женщин и бог знает в чем еще.
Но это, что называется, были цветочки. Далее последовала череда обвинений в черной магии и несоблюдении заповедей пророка, произнесении заклинаний и чародействе с целью вызова духов, нарушении поста в Рамадан и употреблении горячительных напитков, вероотступничестве и поклонении чужим богам или демонам, в сговоре с врагами против своего народа, в ночных жертвоприношениях младенцев и ягнят — всего и не перечислишь. Напоследок Гаика припомнил вчерашнее убийство одного из старейшин и потребовал предать бывшего раба и жестокого узурпатора Кенеку смерти за все его злодеяния.
Довольный собой, он сел на место и предоставил пленнику защищаться.
Голос Кенеки буквально прогремел, поразив меня и всех присутствующих, настолько он был силен и выразителен:
— Стоит ли мне защищаться, если так называемые судьи, мои враги, заведомо уверены в моей виновности и приписывают мне столько злодеяний, что на совершение их и целой жизни не хватит? Признаю, что вчера в пылу ссоры действительно убил человека. Но я всего лишь защищался, повалив противника на землю и помешав ему заколоть себя. Так что это рука Аллаха покарала нечестивца, а вовсе не моя. О люди, за что вы судите меня? Ведь я вывел вас из небытия к богатству и власти. Не секрет, что Гаика хочет сам стать вашим вождем. Ну что ж, на здоровье: я буду рад уступить ему место, ибо устал править вами и защищать вас. Вы уже давно злоумышляете против меня. Теперь отпустите меня, и каждый пойдет своей дорогой. Добавить к этому мне нечего.
— А у меня есть что добавить! — вскричал Гаика. — Ты сказал, Кенека, что якобы должен сопроводить Макумазана туда, где он сможет поохотиться на слонов. Все это ложь, на самом деле ты собираешься поднять против нас своих соплеменников: еще наши деды воевали с ними, а злобные северяне отдавали наших юношей в рабство. Вот что у тебя на уме, именно поэтому мы прежде никогда не позволяли тебе покидать нас. И теперь не отпустим. Ты останешься здесь до самой смерти, пока не отправишься в преисподнюю, где чародеям самое место.
Гаика умолк, и по рядам слушателей прокатился одобрительный шепот. Уж не знаю, плохим или хорошим правителем был Кенека, но он явно не вызывал у своих подданных симпатии. Не дождавшись от узника ответа, одноглазый продолжил, обращаясь к остальным судьям:
— Братья мои, вы все слышали. Нет нужды вызывать свидетелей, вы сами вчера видели, как Кенека убил одного из нас. Скажите, виновен ли он во всех перечисленных мною злодеяниях?
— Виновен! — дружно отозвались судьи.
— Какого наказания он заслуживает?
— Смерти! — снова ответили они хором.
А публика, словно эхо, повторила:
— Смерти!
— Кенека, — торжествующе провозгласил Гаика, — ты осужден на смерть. Никто из сотен присутствующих, включая женщин, не молит о твоем помиловании. Детей у тебя тоже нет, ведь ты наверняка убил их, колдун, опасаясь, как бы они, когда вырастут, не расправились с тобой. По закону тебя нельзя умертвить сразу. Сейчас ты под охраной отправишься в свой дом, где сможешь помолиться Аллаху и пророку о прощении грехов, а завтра на рассвете тебя приведут обратно и изобьют палками до смерти, ибо мы не можем проливать твою кровь. Понятен ли тебе приговор?
Тут Кенека наконец заговорил. Без тени страха, спокойно, даже как-то безразлично, но голос его отчетливо раздавался в полнейшей тишине, так что слушатели могли разобрать каждое слово:
— О Гаика, собачий сын! Да все вы здесь собачье отродье! Я все прекрасно слышал и понял. Вы собираетесь до смерти забить меня палками? Быть тому или нет, этого я вам не открою. Слушайте же последнюю мудрость моих уст. Вы справедливо называете меня колдуном, ибо грядущее мне подвластно. Я насылаю на все племя проклятие, и пусть Аллах защитит вас, если сможет, а Магомет помолится за вас. Великая хворь падет на каждого этой ночью, а некоторые из вас уже больны, — Кенека указал на толпу, — но пока не знают об этом. Они заболели в ту минуту, когда слова сии сорвались с моих губ. — (Тут люди забеспокоились и стали с подозрением коситься друг на друга.) — Многие умрут, ведь после моего ухода некому будет вас исцелить. Остальные же разбегутся, как овцы без пастыря, и попадут к тем, чьих сыновей и дочерей вы забирали в неволю; они окончат свои дни в рабстве.
Прощай, господин Макумазан, — добавил Кенека, повернувшись ко мне. — Если мне самому не суждено проводить тебя туда, куда ты держишь путь, не тревожься. Мой дух будет направлять тебя всю дорогу. А когда вы со слугами благополучно доберетесь до места, ты в ночной час получишь от меня послание через ту, о которой я уже говорил тебе. О Макумазан, я не прошу застрелить этого лжеца. — Он кивнул на Гаику. — Ни к чему понапрасну рисковать, ибо вас всего лишь четверо, а этих негодяев — множество. Нет, я прошу тебя лишь об одном: вникни в сие послание и следуй ему.
Не зная, как отреагировать на столь странное заявление, я промолчал. Ханс отчаянно жестикулировал, явно желая мне что-то сказать. Когда я решительно помотал головой, готтентот набрался наглости и ответил вместо меня на своем корявом арабском:
— Великий господин Макумазан, мой баас, велел передать тебе, о Кенека, как он сожалеет, что тебя убьют. А еще он попросил держаться от нас подальше, если ты после смерти превратишься в призрак. Особенно если это будет призрак колдуна,
