Если б в темной комнате на нее посветили ультрафиолетовым фонариком, то, наверное, заглавия этих книг проявились бы прямо у нее на коже, и их было бы так много, что они столь же перепутались бы между собой, как насекомые и пауки, которых призвал Скрюченный Человек, чтобы придать себе форму.
– Или это?
Еще один щелчок пальцами, и Церера оказалась в читальном зале своей университетской библиотеки, намного более крупной, чем в ее родном городе, и насквозь пропахшей старой бумагой – и все же, по-своему, совсем крошечной (иначе как бы она могла вместить нечто большее, чем совсем малюсенькую долю книг, когда-либо написанных человечеством?), но когда Церера отправлялась на поиски какого-либо заглавия, оно волшебным образом оказывалось там или же могло быть извлечено из скрытых запасов уже через какую-то пару часов. Отдельные личности, миры, вселенные – больше, чем она когда-то могла надеяться исследовать за всю свою жизнь или даже за тысячу жизней – все они находились в одном здании. Даже в спальне ее детства, к тому времени когда Церера ее покинула, хранились сотни книг, каждая из которых представляла собой целый макрокосм, запросто умещающийся там, где не хватило бы места еще для одной кровати. Библиотека Скрюченного Человека не подчинялась физическим законам, поскольку что такое на самом деле библиотека или книжный магазин?
Последний щелчок, и Церера вновь оказалась в своей спальне – или же в данной ее версии. Не имея возможности дотянуться до стен, взамен она принялась поглаживать ближайшие книги и ощутила, как они пульсируют под кончиками пальцев. Переплет у каждой, обтянутый кожей (почти человеческой, подумалось ей), был теплым на ощупь. Церера достала с полки одну из них. С обложки на нее смотрели рунические символы, используемые для обозначения как цифр, так и букв – то ли имя, то ли заглавие. Едва она взяла ее в руки, как пульс книги сбился, а затем остановился. Церера ощутила запах гари, и на обложке появились новые руны.
– Смерть, – произнес Скрюченный Человек. – Жизнь закончилась, дата зарегистрирована.
– Что вы имеете в виду?
– Каждая жизнь – это история, а посему достойна того, чтобы запечатлеть ее, заключив в переплет.
– Так это всё?..
– Да, жизнеописания: одни жизни в них завершены, другие лишь начинаются, а некоторые приостановлены, оставаясь в подвешенном состоянии.
Церера почтительно вернула книгу на ее место на полке и пожелала счастливого пути ее душе.
– А история Фебы тоже здесь?
– Здесь абсолютно все истории.
Полки сдвинулись, хотя на миг у Цереры закружилась голова, так что она и не поняла – от этого ли внезапного, непредвиденного движения, или же это она сама изменила положение, а не полки. Когда голову отпустило, Церера стояла рядом с книжной полкой из спальни Фебы, уставленной любимыми книжками дочери, с еще одним томиком в бледно-голубом переплете, который слабо запульсировал, когда она взяла его в руки.
– Это и есть ее история?
– Она и сама история, – ответил Скрюченный Человек. – Это твоя дочь – то, что ты держишь сейчас в руках.
Церера поднесла книгу к лицу, глубоко вдохнула и ощутила запах Фебы – столь же явственно, как если бы наклонилась поцеловать ее, лежащую на больничной койке. Она даже уловила больничный запах антисептика.
– Можно заглянуть?
– Загляни, если хочешь.
Открыв книгу, Церера увидела целые страницы рун, написанных красновато-коричневыми чернилами, похожими на засохшую кровь. Перевернув последнюю, содержащую хоть какой-то текст, она увидела, что заключительная фраза не закончена, как будто писца вдруг вызвали по какому-то неотложному делу.
– Твоя стоит рядом, – сказал Скрюченный Человек, – если тебе захочется и ее посмотреть, хотя чтиво это довольное унылое, поскольку у тебя отобрали дочь.
– Ну а вы – ваша книга тоже здесь? Поскольку ваша жизнь тоже должна быть историей.
Церера вновь ощутила движение, но на сей раз более продолжительное. Когда все прекратилось, они стояли перед толстым томом, одиноко лежащим на чем-то вроде высокой конторки или кафедры – книгой из тысяч и тысяч страниц, с замысловатыми серебряными застежками и уголками для защиты переплета. Книга была раскрыта на пустом первом развороте. Прямо у них на глазах серия рун выжгла себя прямо на голом месте, оставив после себя какой-то едкий запашок. Окружала это сокровенное святилище форма, которую Церера помнила по книжным полкам своего отца: огромный додекаэдр, каждая из пустых сторон которого представляла собой окно, вид в котором постоянно менялся. Церера углядела в них обрывки как своего собственного мира – войны, пожары, конфликты, ненависть, но еще и моменты радости и нежности, – так и других миров тоже: зарождающиеся солнца, умирающие планеты; небытие, пустоту, первозданную тьму, из которой возникла вся жизнь; а затем проблеск света, и свет этот начал складываться в буквы, потому что в начале было Слово.
– Вот моя история, – объявил Скрюченный Человек, – моя книга.
– Она очень длинная.
– Ну, я и сам очень старый. – Он указал на томик в руках у Цереры. – Твоя дочь между тем совсем молода, и этот переплет вместит еще немало страниц.
Церера прижала историю Фебы к груди.
– Как мне заставить ее возобновиться? – спросила она.
– С моей помощью, – ответил Скрюченный Человек. – Ей нужно совсем немного жизни, а у меня есть сколько-то в запасе.
Церера нахмурилась.
– Что-то я не пойму, – произнесла она. – Вы дадите ей жизнь?
Скрюченный Человек обошел вокруг нее.
– Я хочу покинуть этот мир, – сказал он. – У него нет любви ни ко мне, ни к моим сказкам. Истории зарождаются здесь, но твой мир – это то, где они живут, где о них рассказывают, делятся ими, записывают, запоминают. Я хочу переселиться туда. Я устал от этого царства. Некогда я правил им при помощи беглецов и беглянок из твоего мира, но то время давно прошло. Я всегда завидовал этим детям, какими бы потерянными они ни были среди себе подобных. С каждым из тех, кто приходил ко мне, эта моя зависть только росла. Теперь мне больше не хочется прозябать в тени одного мира, тогда как я могу свободно разгуливать в свете другого.
Но я не могу сделать это без тела, поэтому вот что я предлагаю: отдай мне свою дочь, всего на несколько секунд, и я оставлю ей часть своей жизненной силы взамен. Позволь мне вернуться с тобой, проникнуть в нее, когда проход снова откроется, и я побуду в ней только до тех пор, пока к ней не приблизится кто-то другой, в кого я смогу перескочить, – кто-то достаточно молодой. Если этот человек будет болен, я исцелю его. Если умирает, я дам ему
