Несмотря на этот инцидент, Галич по-прежнему оставался одним из самых преуспевающих драматургов. В театрах продолжали идти спектакли по его пьесам, режиссеры снимали фильмы по его сценариям. К примеру, будущий комедиограф Леонид Гайдай начинал свой путь в кино именно с произведений Галича – сначала он снял короткометражку «В степи», а в 1960 году свет увидел фильм «Трижды воскресший», созданный на основе пьесы Галича «Пароход зовут „Орленок“. Правда, несмотря на целое созвездие имен, собранных в картине, – Алла Ларионова, Всеволод Санаев, Надежда Румянцева, Константин Сорокин, Нина Гребешкова – фильм получился никудышный.
В первой половине 60-х содружество Галича с кино складывается более удачно. Весной 1960 года от Союза кинематографистов он посещает с делегацией Швецию и Норвегию.
Вспоминает В. Катанян: «В Осло. Хотя компания была именитая, как-то вышло так, что Саша оказался в центре внимания, и какие-то вопросы разрешались именно им. Думаю, потому, что он многое знал о странах, куда мы летели. Он много читал о них, и впечатление было такое, что он тут уже бывал.
Образованный человек, он – вместо косноязычного гида – рассказал нам удивительно интересно о Григе и истории создания «Сольвейг», когда мы оказались в совершенно волшебном имении композитора…
Сувенирами он не интересовался, но всюду скупал спичечные коробки для коллекции Никиты Богословского, которого они с Аней очень любили…
В ресторане Ставангера он воскликнул: «Где же эти знаменитые западные хриплые певицы и оглушительные джазы? Что за постное трио пиликает нам целый вечер?!» Действительно, играли нечто блеклое. И когда музыканты ушли, мы попросили Сашу сесть за рояль. Метрдотель разрешил, и Саша весь вечер пел Вертинского, которого он знал всего и прекрасно имитировал, грассируя…
Швеция ему (и нам) не понравилась. После Норвегии с ее интересным искусством, с историей, с «Кон-Тики», с «Фрамом», Сопротивлением – Швеция показалась богатой ресторанно-магазинной страной… Возле университета грелась на солнышке группа студентов в шезлонгах, а гид, указывая на них, сказал нам, что Швеция 300 лет не воевала. «Перековали мечи на шезлонги», – заметил Саша. Затем нас долго вели к заброшенной парикмахерской. «Здесь некогда была подмастерьем Грета Густафсон, ныне Грета Гарбо!» И Саша закончил объяснение гида словами из анекдота: «А потом поняла, что „всех не переброишь“, и уехала в Голливуд».
Сценарии Галича, которые выходили в те годы из-под его неутомимого пера, тут же расхватывались режиссерами. Причем жанры, в которых работал Галич, были абсолютно разными. Например, в военной драме «На семи ветрах», снятой в 1962 году Станиславом Ростоцким, повествовалось о любви, опаленной войной, в комедии «Дайте жалобную книгу» (реж. Эльдар Рязанов; 14-е место в прокате 1965 года) – о предприимчивой девушке – директоре ресторана, в детективе «Государственный преступник» (реж. Николай Розанцев; 3-е место в прокате 1965 года) – о поимке органами КГБ опасного преступника, повинного в гибели сотен людей в годы Великой Отечественной войны (за эту работу Галич был удостоен премии КГБ), в биографической драме «Третья молодость» (реж. Ж. Древиль) – о великом русском балетмейстере Мариусе Петипа.
Между тем под внешним благополучием Галича скрывалась некая душевная неустроенность, которую он очень часто заливал водкой. На этой почве в 1962 году у него случился первый инфаркт. Однако даже после этого «звонка» Галич не распрощался с «зеленым змием». На посиделках, которые он с женой посещал в те годы в домах своих коллег, он умудрялся напиваться даже под недремлющим оком своей Нюши. Та порой сетовала друзьям: «Я умираю хочу в уборную, но боюсь отойти, Саше тут же нальют, он наклюкается, а ему нельзя, у него же сердце!»
В начале 60-х в Галиче внезапно просыпается бард-сатирик, и на свет одна за другой появляются песни, которые благодаря магнитофонным записям мгновенно становятся популярными. Самой первой песней этого цикла была «Леночка» (о девушке-милиционере, в которую влюбляется некий заморский шах), написанная Галичем бессонной ночью в поезде Москва – Ленинград в 1962 году. Позднее это направление в его творчестве будет подробно исследовано и об этом напишут сотни статей и книг. Я же ограничусь лишь несколькими отрывками из этих публикаций.
А. Штромас: «В поэзию Галич пришел в то время, когда она постепенно утрачивала свою ведущую роль в пробуждении общественного сознания России, начиная уступать другим жанрам – главным образом прозе и публицистике.
Сказанное, однако, относится только к поэзии в ее традиционной форме. Возникший в те же годы стихотворно-песенный жанр (Окуджава, Матвеева, Высоцкий, Ким), наоборот, с каждым годом набирал силу и становился все более популярным. От «большого» Самиздата он отпочковался в некий самостоятельный вид полуподпольного массового искусства: сначала песни просто пелись, передаваясь из уст в уста, потом их стали записывать на магнитофонные пленки в авторском исполнении, переписывать, распространять, продавать. Так родился Магнитиздат.
В поэзии бардов и менестрелей – так вскоре стали зваться магнитиздатские авторы, – за редкими исключениями, не было ничего откровенно политического или глубоко философского. Зато в ней было много задушевной лирики, человеческой подлинности, искренней романтики и, что, может быть, важнее всего, – безыскусной «ностальгии по настоящему…» (А. Вознесенский). Были в ней также искристый юмор и едкая сатира на быт и нравы нашего общества. А главное, во всем этом всегда присутствовала достоверность – достоверность быта, достоверность характеров, достоверность языка, достоверность ситуации и любой ее детали. И не было фальши, не было и следа приевшейся всем патетики. Мне кажется, что в том и заключается секрет массового успеха магнитиздатского стихотворно-песенного творчества, что оно удивительным образом сумело соединить в себе, казалось бы, несоединимое: сугубо приземленное и сугубо возвышенное».
В. Фрумкин: «Александр Галич, пришедший в гитарную поэзию в начале 60-х, выступил со своей интонацией, которая еще решительнее порывала с интонационным наследием сталинских лет и опиралась на жанры, практически изгнанные из официальных сфер жизни, презираемые государственной эстетикой, – на фольклор преступного мира, уличную частушку, русско-цыганский пляс, на напевы и наигрыши исчезнувшего, но не забытого шарманочного репертуара, наконец, на русский эстрадный романс начала века (то, что окрестили „белогвардейской лирикой“), ярче всего воплощенный в творчестве Вертинского. Стилю галичевской мелодики вполне отвечает и резкая, необработанная, подчеркнуто антивокальная манера исполнения. Помню, как пришлись ему по вкусу слова, сказанные старой негритянской певицей Малвиной Рейнолдс: „Нам слишком долго лгали хорошо поставленными голосами“. Галич, Окуджава, Высоцкий за каких-нибудь два-три года произвели в стране интонационную революцию: гладкой, омертвелой государственной интонации, угнездившейся в наших песнях, кантатах и операх, в речах ораторов и начальников, на радио, в театре и кино, был нанесен непоправимый удар. Русская речь, русская песня и поэзия – усилиями наших бардов – вновь обретали присущие им издавна человечность, полнокровность и естественную простоту тона.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
