Вначале казенная и свободная песня сосуществовали параллельно, их конфронтация была неявной, непрямой. Галич сделал эту конфронтацию лобовой, открытой. Поэт то и дело подвергает государственную песню хирургической операции: он изымает из нее строки, фразы, мотивы и трансплантирует их в ткань своей поэзии. Здесь, в компрометирующем контексте, они начинают играть всеми оттенками горькой и убийственной галичевской иронии.
Чтоб не бредить палачам по ночам,Ходят в гости палачи к палачам,И радушно, не жалея харчей,Угощают палачи палачей.На столе у них икра, балычок,Не какой-нибудь «КВ»-коньячок,А впоследствии – чаек, пастила,Кекс «Гвардейский» и печенье «Салют».И сидят заплечных дел мастераИ тихонько, но душевно поют:«О Сталине мудром, родном и любимом…».
Хронологически цикл магнитиздатских песен Галича начался «Леночкой», после которой появились и другие его песенные вирши. Среди них «Старательский вальсок», «У лошади была грудная жаба», «Тонечка», «Красный треугольник», «Аве Мария», «Караганда», «Ночной дозор», «Памяти Пастернака», «Баллада о Корчаке», «На сопках Маньчжурии», «Летят утки» и др. Однако его творчество развивалось как бы в двух руслах: с одной стороны – лирический мажор и патетика в драматургии (пьесы о коммунистах, сценарии о чекистах), с другой – пронзительная, гневная печаль в песнях. Эта раздвоенность многих раздражала. Когда Галич впервые исполнил несколько сатирических песен на слете самодеятельной песни в Петушках, многие участники слета обвинили его в неискренности и двуличии. Чтобы не быть голословным, приведу высказывания людей, уличающих Галича в подобном «грехе».
Ю. Андреев: «На деле период „равновесия“ двух муз у Галича выглядел следующим образом: с одной стороны, песня в „Комсомольской правде“ под названием „Руку дай, молодость моя“, с другой – „Спрашивайте, мальчики, спрашивайте“, с одной – песенки из сценария „Добрый город“ в „Неделе“, с другой – „Старательский вальсок“, с одной – песенка „Дождик“ в той же „Неделе“, с другой – „Облака плывут, облака“, с одной – стихи в „Сельской молодежи“, „Дорогой мой человек“, и „Добрый вечер“ в „Крестьянке“, с другой – „Товарищ Парамонова“ и „Право на отдых“ и т. д. и т. п.
Уж очень это походит на аналогичную ситуацию, возникшую в творчестве другого литератора примерно в это же самое время: он одновременно напечатал две большие статьи – одну в Союзе о Максиме Горьком как об основоположнике советской литературы, другую за рубежом (правда, под псевдонимом) о Максиме Горьком как погубителе советской литературы. Тоже, деликатно выражаясь, служение «двум музам»? Замечу, что и Б. Окуджава, и В. Высоцкий всегда служили одной музе…»
А. Гребнев: «Как это ни грустно, но это одна из издержек свободы – создание мифов. Раньше были мифы советские, нынче – иные. Я близко знал Сашу, мы были друзьями, вместе вели мастерскую. Как многие в то время, Галич жил двойной жизнью. В картине „Июльский дождь“ (1966) есть диалог: „Чьи это песни?“ – „Это песни Коли Брусникина, художника. Днем он пишет картины в стиле Академии художеств типа „Комбайны вышли в поле“, а вечерами сочиняет такие песенки“. В этом диалоге мы с Хуциевым имели в виду Галича. Тот, смотревший нашу картину, намека не понял.
Каждый вечер, когда мы с Марленом работали в Болшеве над сценарием, в нашем домике пел Галич. Он жил жизнью преуспевающего сценариста, днем писал сценарии для среднеазиатских студий или «Государственного преступника», где прославлял чекистов. Его песни начинались как шалости, как интеллигентская отдушина. Он никогда не был диссидентом, не стремился им быть. И то, что песни вышли за пределы кухни, было для него скорее фактом литературного признания, ему льстило это…
Когда он пел про Колыму, меня передергивало – вот за этим столом, в компании столичных интеллигентов, с пачкой «Мальборо», в замшевом пиджаке. Да и интеллигенты были хороши – бородатые физики, хлебом их не корми, дай послушать крамольные песни. Тут вообще есть предмет для размышления. Я уверен, что такие легальные пьесы, умные и честные, как «Пять вечеров» или «Назначение» Володина, значат гораздо больше, чем запретные стихи и песни в узком кругу. Эти песни за рюмкой хорошего коньяку были лишь частью комфортного существования – по крайней мере до тех пор, пока за них не потребовали жертвы, к которым Галич не был готов…»
А вот мнение противоположное – Л. Копелева: «Галича, конечно, радовали успехи его пьес и фильмов. Он любил путешествовать, любил обильное, веселое застолье, знал толк и в живописи, и в гравюрах, в фарфоре, и в старой мебели, и в винах, охотно приобретал красивые вещи… Но, в отличие от большинства тех, кто разделял его веселые досуги, и вопреки всем, кто ему завидовал, он мучительно остро сознавал противоречие между своей жизнью и трудным бытием и тягостным бытом вокруг. Он внятно слышал голоса нищеты, горестных бедствий, торжествующего хамства, гонимой правды, добрые и злые голоса, звучавшие за стенами вокруг тех благополучных домов, в которых он бывал и жил…
Совесть не прощала ему ни вольных грехов, ни невольных. И снова и снова одолевала его боль за то, что пережил стольких друзей, родных, современников, погибших на фронтах и в несчетных Освенцимах, что не хлебал тюремной баланды, не ковырял кайлом воркутинский уголь, не «доходил» на золотой колымской каторге, на сибирском лесоповале, за то, что не испытал ни голода, ни нищеты…»
Стоит отметить, что чуть позже Галич и сам начал задавать себе вопрос: «Что же такое мои песни? Истинное ли искусство или острая приправа к сытому застолью столичной интеллигенции?» В одной из его песен конца 60-х есть такие строки:
…эта стыдная рольЭта легкая славаИ привычная боль…
Между тем слава Галича-барда продолжает расти. В марте 1968 года его пригласили на фестиваль песенной поэзии в новосибирском академгородке «Бард-68». Этот фестиваль вызвал небывалый аншлаг. Под него был выделен самый обширный из залов Дворца физиков под названием «Интеграл», и этот зал был забит до отказа, люди стояли даже в проходах. На передних креслах сидели члены фестивального жюри.
Галич начал с песни «Промолчи», которая задала тон всему выступлению («Промолчи – попадешь в палачи»). Когда же через несколько минут он исполнил песню «Памяти Пастернака», весь зал поднялся со своих мест и целое мгновение стоял молча, после чего разразился громоподобными аплодисментами. Галич получает приз – серебряную копию пера Пушкина, почетную грамоту Сибирского отделения Академии наук СССР, в которой написано: «Мы восхищаемся не только Вашим талантом, но и Вашим мужеством…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
