– Говорят, тебе это не грозит. Будто ты сам с усам, – гоготал Радимов.
– А ты что, в баню со мной ходил?
– По баням у нас Мишка Сапогов специалист.
– Ты Мишку не поминай на ночь глядя. Не то накаркаешь – он прилетит и всю обедню нам испортит, – сказала Фешка.
– Ну уж дудки, брат! Пока эти пельмени не съедим, я не вылезу. Меня и канатом не вытянешь из-за стола.
Самогонку разливал Радимов, весело разливал, с прибауточками, чокался со всеми и приговаривал:
– Лей, да пей, да заедай, да про меня не забывай. Ах, рыжая девчонка игривее котенка…
И все норовил ухватить Фешку то за коленку, то за бедро, то выбирал иное место, помягче.
– Кот кичига, вот те лен, вот те сорок веретен… А ты пряди попрядывай да на меня поглядывай.
Могучего сложения, губастый, носатый, с редкими отметинами оспы на лице, с густыми непослушными волосами, торчащими во все стороны, как щетина на кабане, Кузьма Радимов являл собой образчик несокрушимого здоровья и самоуверенности. Даже Кречев перед ним казался застенчивым и немного растерянным, и самогонка его не веселила.
– Ты чего такой кислый? – спросил его Радимов.
– Так что-то, настроения нет, – покривился тот.
– Да уж признайся, здесь все свои люди, – сказала ему Соня, вся пылающая от выпитого.
– А что такое, Паша? – спросила Фешка, посмеиваясь. – Иль тятька жениться не велит?
– Да он боится… – прыснула Соня.
– Кого, тебя, что ли? – огрызнулся Кречев.
– Боится на эту самую итить… на конфискацию.
– Ого! Это кого ж потрошить задумали? – спросил Радимов.
– Клюева, Федота Ивановича, – нехотя ответил Кречев, сердито глядя на Соню.
– Это твоего активиста, что ли? – удивилась Фешка.
– Был активистом, но еще в августе вывели его из членов сельсовета.
– И правильно! – сказала Фешка. – Он же кулачина. Богатей!
– Какой кулачина! Говорят, из лаптей сроду не вылезал. Только и поднялся на ноги в последние годы.
– Ну и что? – сказала Фешка. – Мало ли кто в бедняках ходил. Раз поднялся до запретного барьера – стричь его без разговоров.
– Легко сказать – остричь… Он со мною два года бок о бок работал.
– Ты сам-то его не трогай, голова два уха, – сказал Радимов. – Ты стой на командной высоте и за порядком следи, а подручные разнесут.
– Кто эти подручные? Левка Головастый да Сима-милиционер. Они сами, как утята, в закуток полезут, ежели что.
– А Зенин? – спросила Фешка.
– Он пойдет Алдонина громить. А мне Клюева подсунул. Знает, стервец, что я с ним работал.
– Послушай-ка, – сказала Фешка. – Возьми нас с Анюткой. Мы тебе так распишем и распродадим, что ты и глазом не успеешь моргнуть. Пойдем, Анюта? – обернулась к Прошкиной. – Надо ж нам руку набивать на классовом враге. – И пьяно захохотала.
– Пойдем. Отчего ж не помочь человеку, – согласилась Прошкина.
– Кузьма, пошли с нами!
– А что ж, и пойду.
– Пошли! Всем скопом. Мы им покажем, как дела делаются, – шумела Фешка. – Тебя поставим за прилавок. Ты цены будешь назначать, а мы с Анютой сбивать их станем. Как на этом самом, на укционе. – И запела: – Эй, комроты! Даешь пулеметы! Даешь батареи, чтоб было веселея! Налей, Кузьма! Выпьем за всеобщую борьбу. Ты борец или не борец?
– Погоди, вот разбредемся по углам, тогда узнаешь, – ухмылялся Кузьма, разливая самогонку.
Эта неожиданная поддержка обрадовала Кречева: хорошо идти с такой компанией, за широкой спиной Радимова да вслед за этими горластыми сороками и ему вроде бы сподручнее, думал он. А что? Не он же всю эту бузу затеял. Он сам не волен проводить и отменять такие штуки. Есть и повыше его власти. Они ударили с Радимовым по рукам и выпили за успех завтрашнего дела.
В самый разгар веселья кто-то сильно постучал в двери. Все разом стихли и молча глядели на Фешку.
– Что такое? – спросил наконец Радимов, трезвея.
– Не знаю… Может, кто из соседей, – ответила Фешка, вставая. Ее качнуло, она ухватилась за спинку стула и растерянно улыбнулась.
– Если Мишка вернулся, не пускать! – приказал Радимов. – И других не пускать! Никого! – крикнул ей вслед.
С минуту все так же напряженно молчали, ждали ее возвращения. Наконец она вернулась и сказала:
– Соня, за тобой Андрей Иванович Бородин пришел.
– Пошли ты его куда подальше… Кто он мне? Свекор, что ли? – вспыхнула Соня.
– Говорит, дети перепугались. Кошка в капкан попалась и перепугала детей… Они у Андрея Ивановича. Просит забрать…
– Господи!.. – всхлипнула Соня. – За что мне этот крест выпал? За что?.. – и с мольбой поглядела на Кречева.
– Придется идти, – сухо сказал Кречев. – Детей надо забрать.
Соня, всхлипывая, вытирая слезы, вылезла из-за стола и стала одеваться.
Утром лишь чуть забрезжил рассвет, как Сапогова с Прошкиной были уже в сельсовете. Вся секретарская половина, то есть передняя часть избы, отгороженная от председательского кабинета дощатой переборкой, была забита народом. Здесь были и сам Кречев, и Сенечка Зенин, и Левка Головастый, и активисты из бедноты, из комсода. Висячая лампа чадила над столом косым и тусклым языком неровного, подрагивающего пламени. Отыскав глазами председателя, Сапогова сказала:
– Радимов отказался итить. Говорит – голова разламывается.
– Ничего, Феоктиста Филипповна, мы и без него – сила непомерная. Смотри, сколько нас! Батлион, – отозвался Якуша Ротастенький и подмигнул вошедшим.
В центре этой толкучки за Левкиным столом сидел Сенечка Зенин и заполнял какие-то бумаги, оба милиционера стояли у стола, как часовые, и руки по швам. Левка Головастый, заглядывая в бумаги через плечо Зенина, пытался подсказывать ему:
– Следующий, значится, Якуша Савкин.
– Сам знаю, – одергивал его Зенин. – Что ты мне дышишь в ухо?
Кречев, страдая от трескучей головной боли, чтобы скрыть свое отвращение ко всему на свете, отвернулся к окну и стоял, заложив руки за спину. Тараканиха, привалившись к стенке, уже дремала на стуле. Степан Гредный, в своей неизменной рыжей свитке, подпоясанный веревкой, прислонился к дверному косяку, как за милостыней пришел. Андрей Колокольников присел на корточки у порога и глядел, младенчески разинув рот, как Зенин, сурово сведя брови, выписывал фамилии собравшихся. Якуша метался от одного к другому и все спрашивал с некоторым удивлением:
– А Ванятка-то не пришел, а? Вот еш его кочарыжкой! Обманул! Все обчество обманул, всех представителей. Как же это, а?
Никто ему не отвечал, каждый занят был, казалось, только самим собой и своими мыслями, и тишина стояла такая, что слышно было, как поскрипывает перо Зенина.
Вдруг Кречев сказал от окна:
– Прокоп Алдонин идет.
– Куда идет? – поднял голову Зенин.
– Сюда, в сельсовет.
Зенин вскочил и бросился к окну. Прокоп уже обтирал сапоги о деревянную решетку возле крыльца, хотя на улице было морозно и сухо и сапоги были сухие. Вошел он в сельсовет при общем молчании, все глядели на него, как на вставшего из гроба покойника. Его уж отчитали, отпели, приготовились нести куда следует, а он вдруг встал и – здрасьте пожалуйста! – идет им навстречу.
– Тебе чего? – спросил Кречев, глядя на Прокопа тоскливо-мутными глазами.
– Деньги принес, уплату за штраф.
– Поздно! Время истекло, – строго сказал Зенин.
– Нет, извиняюсь. – Прокоп расстегнул пиджак, вынул из бокового кармана часы на золоченой цепочке и сказал, поворачивая циферблатом к Зенину: – Смотри! Еще полчаса осталось. Мне принесли повестку ровно в девять. Вот тут моя отметка. – Он положил повестку на стол и отчеркнул ногтем помеченное чернильным карандашом время вручения.
Потом вынул из другого бокового кармана сверточек в носовом платке, развязал зубами узелок и стал пересчитывать деньги, слюнявя палец.
– Вот. Ровно семьсот рубликов. Распишитесь в получении, – протянул он Кречеву пачку денег.
Тот удивленно хмыкнул:
– Из кубышки, поди, достал?
– Ага, из-под наседки, – ответил Прокоп. – С весны положил под нее ломаный грош и вот – гляди, сколь высидела.
– Самого бы тебя посадить куда следует, – процедил Зенин. – Все придуриваешься. Из-за твоего скупердяйства вон сколько людей собралось. Все оторвались от дела.
– Какие это люди? – сказал Прокоп, пряча в боковой карман квитанцию, подписанную Кречевым. – Это вороны на добычу слетелись. Поторопились маленько.
– Давай, проваливай без разговоров, – повысил голос Зенин. – Ишь ты, кулачина! Еще обзывается.
– Вот за это самое вы еще ответите.
– За что?
– И за кулачину, и за штраф. Все это незаконно. Я в кулаках не был.
– По недоразумению! – крикнул Зенин.
– А вот разберутся. Сверху им виднее – кто куда попал по недоразумению. Я напишу куда следует.
– Пиши. Москва словам не потакает, – переиначил пословицу Зенин.
После ухода Прокопа все разом загомонили:
– Чего ж теперь делать?
– Может, по домам итить?
