– При условии, что эти взгляды будут одобрены правительственными цензорами, синодом Голландской реформированной церкви и тайным совещанием Националистической партии, – саркастически произнес Блэйн, и Сантэн толкнула его:
– Тише, Блэйн, я хочу послушать.
Фервурд перешел к другой своей любимой теме – враги страны сознательно неверно истолковывают его расовую политику. Не он придумал слово «апартеид», но другие мудрые и преданные умы предвидели необходимость позволить всем расам в сложно устроенном и раздробленном на части обществе развивать свои возможности и потенциал.
– Моим долгом как министра по делам банту с 1950 года было проводить эту согласованную и верную политику, единственную политику, которая предоставляет каждой расе возможности внутри расовой общины. И в будущем мы ни на дюйм не отойдем от такой политики.
Тара, слушая, нетерпеливо притопывала, но теперь вскочила на ноги.
– Простите, – выпалила она. – Я плохо себя чувствую. Мне нужно глотнуть свежего воздуха на террасе…
И она выбежала из комнаты. Сантэн пристально посмотрела на Шасу. Он улыбнулся и пожал плечами, словно собирался что-то сказать, но голос из радиоприемника снова привлек общее внимание.
– Я перехожу к одной из самых главных и священных, если не к самой главной идее нашего народа, – к идее создания республики. Я знаю, сколько англоговорящих жителей Южной Африки, которые сейчас меня слушают, верны британской короне. Я знаю также, что эта двойная, расщепленная верность в прошлом мешала им достойно справляться с истинными проблемами. Монархический идеал слишком часто оказывался причиной розни, сталкивая африкандеров и англоговорящих граждан, тогда как им нужно было сохранять единство. С уничтожением колоний в мире возникают новые государства черных, представляющие угрозу той Южной Африке, какой мы ее знаем и любим. Африкандер и англичанин больше не могут действовать порознь, они должны взяться за руки, как союзники, и обеспечить безопасность и силу новой белой республики.
– Боже мой, – выдохнул Блэйн, – это что-то новое. Он всегда говорил исключительно о республике африкандеров, и никто не воспринимал его слова всерьез, в том числе и сами африкандеры. Но сейчас он настроен серьезно и затевает нечто дурно пахнущее. Я слишком хорошо помню споры из-за флага в 20-е годы. Но это просто встреча любовников по сравнению с идеей республики… – Он умолк, слушая окончание речи Фервурда:
– Заверяю вас, что отныне мы всеми силами и со всей страстью будем осуществлять идеал республики.
Когда премьер-министр закончил говорить, Шаса пересек комнату и выключил радио; потом повернулся, сунув руки в карманы, сутулясь, и посмотрел в лицо собравшимся. Все были потрясены и подавлены. Сто пятьдесят лет эта земля была английской, и сознание этого служило источником огромной гордости и ощущения полной безопасности. Но теперь все менялось, и они испугались. Даже Шаса испытывал неуверенность и чувство потери.
– Он не серьезно. Еще одна его подачка Volk’у. Эти африкандеры вечно болтают о республике, – с надеждой сказала Сантэн, но Блэйн покачал головой.
– Мы еще недостаточно знаем этого человека. Знаем только, что он писал, когда издавал «Ди Трансваалер», и с какой энергией, решимостью и одержимостью проводил сегрегацию нашего общества. Но одно нам о нем известно: все, что он говорит, он воспринимает серьезно и никому не позволит встать у него на пути. – Он взял Сантэн за руку. – Нет, сердце мое. Ты ошибаешься. Это не пустая трескотня.
Они посмотрели на Шасу, и Сантэн спросила у обоих мужчин:
– Что вы будете делать, chеri?
– Не думаю, что у меня есть выбор. Говорят, он не выносит возражений, а я его противник. Я боролся за избрание Донгеса. Когда он в понедельник объявит список членов правительства, меня в нем может не быть.
– Вернуться на прежнюю скамью будет трудно, – заметил Блэйн.
– Невероятно трудно, – согласился Шаса. – И я этого делать не стану.
– О chе́ri! – воскликнула Сантэн. – Ты не можешь отказаться от своего места – после всех наших жертв, после таких тяжких трудов и стольких надежд!
– Узнаем в понедельник.
Шаса пожал плечами, стараясь не показать, как горько разочарован. Власть была в его руках совсем недолго, но он успел почувствовать ее вкус и насладиться им. К тому же он знал, что очень много может дать стране, что многие его усилия почти готовы принести урожай. Тяжело будет смотреть, как они увядают и гибнут вместе с его амбициями еще до того, как он испробовал первые плоды, но Фервурд изгонит его из кабинета. Шаса в этом не сомневался.
– «Если можешь с достоинством встретить и катастрофу» [60], – процитировала Сантэн и весело рассмеялась; голос ее лишь чуть дрожал. – А теперь, chеri, открой бутылку шампанского. Единственное средство от бед, предсказанных Киплингом.
Шаса вошел в свой кабинет в парламенте и с сожалением осмотрел его. Пять лет это был его кабинет. А теперь придется упаковать книги, мебель и картины; панели и ковры он оставит в дар государству. Он надеялся внести гораздо больший вклад; поморщившись, он в последний раз сел за свой стол и попытался понять, где ошибся и что можно было бы сделать, если ему позволят. Зазвонил телефон на столе. И Шаса поднял трубку до того, как взяла свою секретарша в приемной.
– Говорит секретарь премьер-министра, – услышал Шаса и на мгновение подумал, что речь о покойном, а не о его преемнике.
– Премьер-министр хотел бы увидеться с вами, как только вам будет удобно.
– Конечно. Приду немедленно, – ответил Шаса и, кладя трубку, подумал: «Итак, он хочет лично выгнать меня».
Фервурд заставил его ждать всего десять минут, и, когда Шаса вошел в его кабинет, встал из-за стола и извинился.
– Прошу прощения. Очень занятой день.
Шаса улыбнулся такой мягкой характеристике. Улыбка не была принужденной, потому что Фервурд использовал все свое незаурядное обаяние, говорил мягко и ласково, без тех резких интонаций, какие звучали в публичных выступлениях, и на самом деле вышел из-за стола и по-дружески пожал Шасе руку.
– Я непременно должен поговорить с вами, как говорил уже со всеми членами своего кабинета.
Шаса так сильно вздрогнул, что отнял руку, и они уставились в лицо друг к другу.
– Я никому не отдал портфель министра горной промышленности, и, конечно, нет человека, лучше подходящего для этой работы, чем вы. Мне нравились ваши выступления в старом кабинете. Вы знаете, о чем говорите.
– Не стану делать вид, что не удивлен, господин премьер-министр, – негромко сказал Шаса, и Фервурд усмехнулся.
