а истинного царевича. Сие губительно для тебя! Шли же немедленно силу за татем!
Борис Фёдорович в душе был согласен с патриархом, с его мудрыми советами. И людям Семёна Никитовича не составило бы большого труда достать Гришку хотя бы на краю света, а тем более умыкнуть из Сомбора и привезти его в рогожном куле на Лобное место.
Однако Борис Фёдорович поклялся себе, что он не даст такого повеления. В последнее время в нём что-то надломилось, произошло какое-то движение души — и не куда-нибудь, а вниз, вниз! «Господи! — кричал Борис Фёдорович. — Да разве может быть такое, чтобы душа оказалась ниже чрева?»
Услышав однажды от прорицателей о Божьем провидении, властвующем над его судьбой, он смирился с волею Всевышнего и ничего не делал вопреки ей. Семь лет царствования — сие есть Божья воля. Зачем просить сверх того, если грезил семью днями. Помнил Борис Фёдорович, как воскликнул он тогда перед лицом прорицателей Катерины и Сильвестра: «Мне бы и семь дней досталь для полного счастья!» Ан Всевышний оказался к нему щедр. Как тут роптать на судьбу?!
— Нет, отче владыко святейший, я не пошлю охотников на Отрепьева. Да верю я, что Гришку настигнет кара Божья. Жестокая кара ждёт самозванца! — Борис Фёдорович встал, тёмные глаза его засверкали неведомым патриарху огнём. Царь продолжал: — Вижу, как разъярённый народ топчет его, рвёт на части, как волочит по улицам Путивля или в Кромах за верёвку на свалку и там бросает на съедение бездомным псам и крысам! И сие будет токмо так! По злодеянию и расплата!
Патриарх смотрел на царя с умилением. Он увидел перед собой прежнего смелого мужа, предугадывающего ход событий. «Господи, пошли ему удачу в больших и малых борениях», — призвал Иов Бога в душе. Но горький опыт жизни подсказал ему предупредить Бориса:
— Ты, государь, печёшься о державе и её народе как истинный отец. Но Гришку тебе следует поймать и заковать в железа.
— Придёт такая нужда, и закую. А пока, святейший, другие у нас заботы, народ нужно спасать от голода, — завершил царь беседу.
В те же дни Борис Фёдорович велел отворить все царские житницы в Москве. Он принудил бояр и дворян достать хлеб из тайников, отдать его на прокорм россиянам. Царь покупал хлеб у богатых владельцев и продавал народу по низким ценам.
А как деньги у москвитян перевелись, то на масляной неделе, на исходе голодной зимы царь Борис повелел привезти на Красную площадь в государеву лавку у кремлёвской стены сундуки с серебром. И когда к ограде лавки собрались тысячи бедных москвитян, дьяки и служилые люди Казённого приказа начали выдавать каждому по две московки или деньгу на покупку хлеба в городских житних лавках.
Казна раздавала в день по несколько тысяч рублей. Но и сие благое действо царя обернулось бедой. И однажды патриарх, вернувшись из поездки в село Коломенское, пришёл к царю Борису и попросил его прекратить выдачу денег:
— Сын мой, государь-батюшка, уразумей, что твоё доброе деяние новым горем грозит. Сей день на Москву сошлась тьма крестьян с жёнами и чадами да горожан из малых городов и посадов. Закрыть ворота нужно, и деньги больше не выдавай. Упаси Бог, придёт чума...
— Спасибо, отче владыко, за совет. Я остановлю раздачу серебра. Да как помощь оказывать россиянам, сынам покорным?
— Я рассылаю грамоты по всем епархиям и монастырям, дабы кормили людей из монастырских и церковных житниц поелику возможно, — ответил Иов царю и посоветовал: — И ты отдай повеление воеводам из тайных закромов хлеб народу выдать.
Но Иов хорошо понимал, что усилий церкви и государя не хватит, чтобы спасти Россию от голодной смерти. Весна двигалась медленно, и все приметы и пророчества предвещали ещё один голодный год. «Да выстоит ли Русь в сём тяжёлом испытании! — воскликнул в душе Иов и попросил Бога: — Всевышний, не гневайся на нас! Мы твои истинные дети. Спаси и сохрани нас, премудрый Господь!»
— И вот что, государь-батюшка, — продолжал Иов, — накажи строго-настрого всем толстосумам раскошелиться, чтобы серебром с народом поделились. Да дьякам Разбойного приказа, тиунам и приставам, а паче чаяния воеводам по областям вели наказывать всех, кто хлеб втридорога продаёт. Отбирать у таких хлеб, отдавать голодающим.
— Меры сии необходимы, — согласился царь.
— Бог свидетель тому. Да вот же, государь-батюшка, прочитаю тебе докладную грамоту подьячего Судного приказа Никодима. — Иов достал из кармана свиток, стал читать: — «Свидетельствуюсь истиной и Богом, сего дня лично зрел, как хитрой корыстолюбец городской дворянин Морозов скупил в боярской житнице Сабуровых, угодной горожанам, двадцать четвертей[1] и десять кадей[2] жита и спрятал сие в подвале на Мытной улице.
Выслушав Иова, Борис Фёдорович задумался, лицо стало мрачнее, в глазах вспыхнул злой огонь. Он позвал дворецкого Степана Васильевича Годунова и сказал:
— Пусть боярин Семён Никитич пошлёт стражу к дворянину Морозову, что на Мытной улице, да приведёт на Пожар и спросит принародно: зачем воровством хлеба промышляет?
Когда дядя царя ушёл, Иов снова стал просить Бориса:
— Государь-батюшка, милость твоя и строгость мне ведомы. Но для защиты детей своих этого мало. Вельми много развелось в Москве злодеев. Нужна рука карающая. Повели Разбойному приказу ревностнее служить. Чтобы карал он злодеев, татей, душегубов без милости. Ещё повели приставам и объезжим денно и нощно следить за покоем на улицах и площадях.
— Всё сделаю, отче владыко, насколько сил хватит, — ответил Борис Фёдорович.
Каждый раз царь и патриарх расставались где-то близко к полуночи. Но, разойдясь по опочивальням, ещё не один час они проводили без сна. И всё в думах о бедствиях державы, которая до сей поры семнадцать лет жила мирно и процветала.
Придя к себе после беседы с царём, патриарх обязательно доставал чистую бумагу, шёл к аналою и долго, пока не наступала глухая пора ночи, писал о том, что волновало его в эти дни и было судьбою России. Но прежде, чем взять в руки перо, патриарх по старческой привычке нашёптывал то, о чём думал писать:
— Свидетельствую перед Всевышним Отцом Богом, что царь Борис отдаёт голодающему народу всё своё достояние. Он повелел открыть все казённые, святительские и боярские житницы, чтобы накормить умирающих от голода россиян. Во все города, где голод, он шлёт деньги из казны. Смоленску отделил двадцать тысяч рублей для бедных. Ещё отправил гонцов в
