– О, я ведь добродушный, патриархальный буржуа, – сказал Генрих, – и король-то я только для смеха, что же мне, черт возьми, делать, как не смеяться? Но письмо, письмо, ведь оно адресовано мне, и я хочу знать, о чем там речь.
– Это коварное письмо, сир.
– Подумаешь!
– Да, да, и в нем больше клеветы, чем нужно для того, чтобы поссорить не только мужа с женой, но и друга со всеми своими друзьями.
– Ого! – протянул Генрих, выпрямляясь и нарочно придавая своему лицу, обычно столь открытому и благодушному, подозрительное выражение. – Поссорить мужа с женой, то есть меня с вами?
– Да, вас со мною, сир.
– А по какому случаю, женушка?
Шико сидел как на иголках, и хотя ему очень хотелось есть, он многое бы отдал, чтобы только уйти спать даже без ужина.
– Гром разразится, – шептал он про себя, – гром разразится.
– Сир, – сказала королева, – я очень сожалею, что ваше величество позабыли латынь, которой вас, однако же, наверно обучали.
– Сударыня, из всей латыни, которой я обучался, мне запомнилось только одно – одна фраза: «Deus et virtus aeterna»[53] – странное сочетание мужского, женского и среднего рода. Мой учитель латинского языка мог истолковать мне это сочетание лишь с помощью греческого языка, который я знаю еще хуже латыни.
– Сир, – продолжала королева, – если бы вы знали латынь, то обнаружили бы в письме много комплиментов по моему адресу.
– О, отлично, – сказал король.
– Optime,[54] – вставил Шико.
– Но каким же образом, – продолжал Генрих, – относящиеся к вам комплименты могут нас с вами поссорить? Ведь пока брат мой Генрих будет вас хвалить, мы с ним во мнениях не разойдемся. Вот если бы в этом письме о вас говорилось дурно – тогда, сударыня, – дело другое, и я понял бы политический расчет моего брата.
– А! Если бы Генрих говорил обо мне дурно, вам была бы понятна политика Генриха?
– Да, Генриха де Валуа. Мне известны причины, по которым он хотел бы нас поссорить.
– Погодите в таком случае, сир, ибо эти комплименты только лукавое вступление, за которым следует злостная клевета на ваших и моих друзей.
Смело бросив королю эти слова, Маргарита стала ждать возражений.
Шико опустил голову, Генрих пожал плечами.
– Подумайте, друг мой, – сказал он, – в конце концов, вы, может быть, чересчур хорошо поняли эту латынь, и письмо моего брата, возможно, не столь злонамеренно.
Как ни кротко, как ни мягко произнес Генрих эти слова, королева Наваррская бросила на него взгляд, полный недоверия.
– Поймите меня до конца, сир, – сказала она.
– Мне, бог свидетель, только этого и нужно, сударыня, – ответил Генрих.
– Нужны вам или нет ваши слуги, скажите!
– Нужны ли они мне, женушка? Что за вопрос! Что бы я стал делать без них, предоставленный самому себе, боже ты мой!
– Так вот, сир, король хотел бы оторвать от вас лучших ваших слуг.
– Это ему не удастся.
– Браво, сир, – прошептал Шико.
– Ну, разумеется, – заметил Генрих с тем изумительным добродушием, которое было настолько свойственно ему, что до конца его жизни все на это ловились, – ведь слуг моих привязывает ко мне чувство, а не выгода. Я ничего им дать не могу.
– Вы им отдаете все свое сердце, все свое доверие, сир, это лучший дар короля его друзьям.
– Да, милая женушка, и что же?
– А то, сир, что вы больше не должны им верить.
– Помилуй бог, я перестану им верить лишь в том случае, если они меня к этому вынудят, оказавшись недостойными веры.
– Ну так вам, – сказала Маргарита, – докажут, что они ее недостойны, сир. Вот и все.
– Ах так, – заметил король, – а в чем именно?
Шико снова опустил голову, как всегда делал это в щекотливый момент.
– Я не могу сказать вам это, сир, – продолжала Маргарита, – не поставив под угрозу…
И она оглянулась по сторонам.
Шико понял, что он лишний, и отошел.
– Дорогой посол, – обратился к нему король, – соблаговолите обождать в моем кабинете: королева хочет что-то сказать мне наедине, что-то, видимо, очень важное для моих дел.
Маргарита не шевельнулась, лишь слегка наклонила голову – знак, который, как показалось Шико, уловил только он. Видя, что супруги были бы очень рады, если бы он удалился, он встал и вышел из комнаты, отвесив обоим поклон.
Глава 16
Перевод с латинского
Удалить свидетеля, более сильного в латыни, как полагала Маргарита, чем он признавался, уже было для нее триумфом или, во всяком случае, известным залогом безопасности. Ибо, как уже было сказано, Маргарита считала Шико более ученым, чем он желал казаться, а наедине с мужем она могла придать каждому латинскому слову более широкое толкование, чем ученые педанты когда-либо давали самым загадочным стихам Плавта или Персия.
Таким образом, Генрих с женой оказались, к своему удовольствию, наедине.
На лице у короля не было ни намека на беспокойство или угрозу. Он, ясное дело, латыни не понимал.
– Сударь, – сказала Маргарита, – я жду, когда вы начнете задавать мне вопросы.
– Письмо это, видно, очень беспокоит вас, моя дорогая, – сказал король. – Не надо так волноваться.
– Сир, дело в том, что такое письмо – целое событие или должно считаться событием. Король ведь не посылает вестника к другому королю, не имея на то крайне важных причин.
– В таком случае перестанем говорить и об известии и о вестнике. Кажется, вы сегодня вечером даете бал или что-то в этом роде?
– Предполагала, сир, – удивленно ответила Маргарита, – но тут нет ничего необычного. Вы же знаете, что у нас почти каждый вечер танцы.
– А у меня завтра охота, очень большая охота.
– А!
– Да, облава на волков.
– У каждого свои развлечения, сир. Вы любите охоту, я – танцы. Вы охотитесь, я пляшу.
– Да, друг мой, – вздохнул Генрих. – И по правде говоря, ничего худого тут нет.
– Конечно, однако ваше величество сказали это со вздохом.
– Послушайте, сударыня, что я вам скажу.
Маргарита напряженно слушала.
– Меня тревожит одна вещь.
– Что именно, сир?
– Один слух.
– Слух?.. Ваше величество беспокоит какой-то слух?
– Что же тут удивительного, раз этот слух может вас огорчить?
– Меня?
– Да, вас.
– Сир, я не понимаю.
– А вы-то сами ничего не слышали? – продолжал Генрих тем же тоном.
Маргарита начала всерьез опасаться, что все это было способом нападения, избранным ее мужем.
– Я, сир, женщина, лишенная всякого любопытства, – сказала она, – и никогда не слушаю того, что трубят мне в уши. К тому же, я так мало значения придаю этим, как вы говорите, слухам, что, даже внимая им, почти ничего не расслышала бы. Тем более ничего не доходит до меня, раз я затыкаю себе уши.
