Я стою сейчас на высоком берегу реки под соснами, под неплотными кронами боярышника, пережидаю дождь. Слепой дождик. Все в солнечной игре. И пронзительное охватывает ощущение детства. По мгновенной этой остроте проникновения и глубине отзыва. И сразу же рассеивается какой-то "тот самый" конкретный эпизод, один, другой, еще..., нечетко совмещаются, хочется броситься их воспроизводить, но вроде бы и нет нужды, порыв бьется, пульсирует в томящем трепете, стихает, выравнивается дыхание, становится легким, чистые запахи, звуки, резьба листвы над лицом близко, а выше раскаты огромного неба... Хорошо, как в детстве.
А ведь если задуматься, детство вовсе не было сплошным счастьем. Даже напротив, в нем - через край негативных переживаний, в нем - корни обид и комплексов, страданий и многих неудач.
Однако за этим всем, лишь в детстве существует некий абсолют бытия, когда ты просто есть в этом живом мире, ты часть его, ты сам - природа, растешь как трава, как цветок, вольно и самодостаточно. И нет еще вопроса: кто ты, зачем явился, что тебе предназначено.
Взрослея, мы утрачиваем свое растительное счастье, и слава Богу, было бы скучно в нем оставаться. Мы заняты постижением смысла, если сказать высокопарно, на поверку же заняты суетой и бытом.
Но иногда вдруг настигнет нас первичный импульс, избыток жизнеощущения, обнажит простые первородные чувства, и этот мирный уже, светлый восторг заполнит момент созерцания спокойным и совершенным наслаждением, собственной своей подлинностью.
Я стою под кустом боярышника, он уже не в цвету, да и неважно. Большая река, крутой берег, сосны, слепой дождь, ...
Возвращаясь домой, я обычно срываю здесь несколько ломких стебельков гвоздики, да цветки тысячелистника, да еще вот добавлю к ним кровохлебку.
Яблоня под окном
На самом деле она - в окне. Белопенная крона повисла облаком как раз на уровне второго этажа, окутала окно в кухне. Кажется, сейчас шагнешь с подоконника и окунешься прямо в детство.
Когда мы поселились в этом доме - бывшем госпитале, в сорок четвертом году, бабушка посадила деревце. Но другое. Со стороны коридора. Она любила сидеть там у окна, на солнечном припеке, читала, шила, вязала. Грозила нам пальцем, чтоб не поломали саженец, насаясь здесь по пустырю в лопушином царстве.
Мы вспоминали про яблоньку только осенью, когда сквозь листву заметно проглядывали тугие розовые пупочки. Не верилось, что такие невкусные, вяжущие, - проверяли каждый день, хотя немалый уже жизненный опыт подсказывал, - надо дождаться, когда их прихватит морозом. Боже, какая сладость! Темно-красные райские яблочки в снежном меху веток - налитые, мягкие, "мятные", как назовет их поколение наших детей, что будет пастись на тех же плантациях.
На месте пустыря для нас сделали детскую площадку с песочницей и грибком, по периметру обсадили кустами сирени и яблонями, обнесли забором. Под грибком в дождливые вечера прятался шофер Дядя-Ванюша, он подрабатывал сторожем. Мы его любили. Он был совсем молодой, только что после армии.
Познакомились, когда он возил на выходные дни в лес филиальскую компанию. Весной, перед экспедицией, мой папа обычно устраивал такой праздничный выезд на природу. Брали и нас - ребятишек. Пировали там на лесной лужайке. Первому папа всегда наливал шоферу:
- Как тебя звать, штурман?
- Ванюшка, - молодцевато подскочил складный-ладный невысокий паренек с веселой чернявой красотой.
А мы и так к нему прилепились. Солдат! Шофер! Что может быть лучше! Он нас даже немножко поучил водить машину. Вожделенный запах бензина, сухой пропыленной гимнастерки, хвойных свечек на молодых сосенках, что лезли ветками к нам в кабину и мягко потом скребли борт грузовика... Мы стали звать его Дядя-Ванюша, прекрасно понимая, что для больших он еще совсем невзрослый, и наша фамильярность будет забавна.
Мы с ним дружили все детство.
- Дядя-Ванюша, прокати!
Набивались в кузов и мотались по его делам в самые далекие концы города. Он не строжился, если отпрашивались добираться обратно пешком, у нас же тоже возникали свои необходимости в городских пампасах. В гараже он разрешал помогать мыть машину, вообще околачиваться возле. Мы вместе боялись начальника - Андрея Иваныча Беличенко. Зимой же нередко чистил дорожки, сбрасывал снег с крыши, - вот где была потеха! И стоял "на посту" под грибком в сторожевом тулупе с ружьем, мы покуривали за компанию.
Я до сих пор называю его Дядей-Ванюшей.
У нас с ним выдался еще один общий эпизод. Мама договорилась, чтобы привез из Городка письменный стол. Я - в сопровождающих. Я уже в том лихом студенческом возрасте, когда чувствую себя на равных со зрелыми мужиками. Я уже в том ядреном возрасте, когда зрелые мужики позволяют себе позаигрывать. Мы мчимся на всех парах, на дрожжевых-бражных парах, по слепящему голубизной тракту, по прямому, накатанному, стремительному... Болтаем напропалую, ветер в ушах и ветер в голове... В общем, сорвало столешницу и унесло, только тумбы взбрыкнули в кузове, а когда вернулись, ее уже кто-то спер.
- Се знак, Дядя-Ванюша, - расхохоталась я.
- И то. Очень сильный встречный ветер. Ну, ничего, у меня брат в деревне, плотник, состругает новую.
Вот за этим столом я и пишу.
Дядя-Ванюша теперь живет в нашем доме, в среднем подъезде. Несколько лет назад похоронил жену, мамину лаборантку. Сразу сделался дряхлым, неухоженным. Из-под дремучих бровей взглядывает диковато. В начале девяностых я стала встречать его в чужих дворах - роется в мусорных ящиках. Многих тогда отбросило за черту приличия. Ну что..., собрали мы денег, мешок картошки, думаю, надо спросить, может, из одежды чего... Открыла соседка:
- С ума сошла! У него ж все есть! И пенсия военная поболе твоих заработков, родня в деревне. Это у него навроде хобби.
Я оглядываюсь теперь в собственном дворе и шарахаюсь в сторону, если возится у помойки невысокая, довольно ловкая еще фигура, - только б не заметил, что вижу... А бывает, не увернешься:
- Здравствуйте, Дядя-Ванюша.
- И то...
Каждое утро по дороге на рынок я оставляю около мусорных ящиков пакетик с остатками вчерашнего хлеба. Для бомжей. Обязательно забирают, кто поспеет вперед. Среди них появляется еще один мой знакомый, Виталка. Это его мамашка - Алехина вечно донимала моих родителей: "А ваша Таня опять..." лазила на крышу, дралась и так далее.
Виталка был постарше нас, белокурый ангел с пустыми глазами, в общем-то противный, из тех, что исподтишка. Мелких обижал, ровесники с ним не водились. Однажды на все лето мы только вдвоем оказались во дворе. Ничего не поделаешь...
Он учил меня играть в волейбол через сетку. Вот это да! Какие же гибко-длинные у него движения, а реакция молниеносна, а удар! - в любую точку площадки. Я научилась падать под резкий мяч, гуттаперчиво вспрыгивать прямо с лопаток, взлетать свечой выше сетки!.., - ну... это, наверно, попозже, когда меня возьмут в школьную волейбольную команду.
В общем, получился спортивный лагерь для двоих. Мне было лестно, еще бы! - ведь он уже почти "молодой человек", класса эдак седьмого, не считая "прибавочного достоинства" второгодничества. В его водянистых глазах я видела себя.
Вечерами мы сидели на лавочке под бабушкиной яблоней, о чем-то, должно быть, разговаривали, только нечего припомнить, ни слов, ни эмоций. Совсем бы посредственный эпизод, но один раз он почему-то вынес на улицу большой кусок пирога с повидлом и отломил половину. Мы-то, вся детвора, очень любили прихватывать с собой из дома еду, делиться, угощать, все, кроме Виталки.
Это, конечно, не имеет никакого отношения к моей "заботе о бомжах". Виталка давно спился, и был-то неинтересен, мы не здороваемся, эмоций не возникает, идет по двору фигура с юношеской пластикой, что, видимо, помогает урвать из помойки проворней других, лицо правильное, пустое, - ни ангел, ни аггел, только грязное очень, это когда прямо лицом ложатся на землю.
Что-то больно много "помойки". И то. Как говорит Дядя-Ванюша. И много. И больно. Великоват, однако, процент унижения на душу... А дело в том, что полезное это приспособление располагается точно на месте бабушкиной яблони. Ни пустыря здесь, у южного крыла давно нет, ни детской площадки, а окна в окна стоит институт, в котором когда-то работал легендарный Юлий Борисович Румер, и дважды в день проплывала его шляпа мимо наших с бабушкой зачарованных глаз.., институт, который уже распродан разным фирмам. Как и мамин химический институт. Сначала в нем сменяли друг друга банки, и "обманутые вкладчики" дневали-ночевали в скверике возле другого крыла дома. Мы дивились, - очень уж простонародно выглядели "плачущие богачи", но главное, - их количеству! Кстати, скверик, где в зеленой траве да в золоте одуванчиков резвились дети и собаки под рябинами и яблонями, и где, знаете ли, пели соловьи.., застроили элитным домом, порубили наш "вишневый сад"...
- Это бы еще ничего, - горько шутят жильцы, - но вдруг тем тоже захочется развести свой скверик... на месте нашего дома?..
