Тот кризис миновал, но вера в Горбачева в Чехии и Словакии все же поколебалась. Тому способствовали и другие его и назначенного им премьер-министра Павлова, будущего путчиста, шаги, которые нет смысла сейчас вспоминать.
Зато неуклонно восходила звезда Ельцина. Вчерашние диссиденты, которые возглавляли и правительство, и парламент Чехословакии и каждой из ее республик, готовы были молиться на него. Когда он прибыл в Прагу с визитом, каждое слово его воспринималось как Евангелие этими искушенными интеллектуалами, которым хотелось видеть в нем бунтаря, выступившего против сворачивающего революционные знамена Горбачева. Никакие чувства меж тем не могли отменить протокольных условностей, с которыми не могли не считаться даже новые хозяева Праги, еще вчера не подозревавшие об их существовании. Кому – федеральному или республиканскому руководству – пригласить высокого гостя? Кому исполнять официально роль хозяина? Гость пожелал выступить в Национальном собрании страны. Но такая привилегия еще с буржуазных времен, на которые равняется рожденный «бархатной революцией» строй, предоставлялась лишь главам суверенных государств. А Россия, как ни велика она сама по себе, по формальному статусу – лишь одна из пятнадцати республик, составляющих Советский Союз.
– Не будет ли, – оглядка на свой парламент, особенно его крайние фланги, – урона достоинству новообретенного свободного парламента? Не вызовет ли это, – взгляд в сторону Москвы, – раздражение советского руководства? Павлов и так чуть ли не каждый день грозит перекрыть трубу с нефтью, а это – полный паралич и без того ущербной экономики, доставшейся в наследство от коммунистов.
Тут-то и выступил вперед Александр Дубчек, командор Пражской весны, новоизбранный председатель Национального собрания ЧССР. Его мудрая мысль была в том, чтобы вынужденный дефицит протокольных почестей, который зубами вырывала из хозяев амбициозная команда гостя, компенсировать его, Дубчека, собственным, личным, выходящим за рамки государственного протокола, вниманием к гостю.
Дубчек приехал встретить Ельцина в аэропорт. Прошелся с ним под руку на виду у всех по Вацлавской площади, после того как гость возложил венок погибшим в августе 1968 года. Настоял, чтобы Ельцина разместили в правительственном особняке, который соседствовал чуть ли не дверь в дверь с его личной резиденцией: можно будет общаться повседневно, пренебрегая всеми условностями. Разделял ли он ту эйфорию по поводу Ельцина, которой были прямо-таки больны деятели младшего поколения мятежников – Гавел и его люди? Не уверен.
Способен ли был Ельцин по заслугам оценить то особое внимание, которое оказывал ему человек уникальной биографии? Судите сами. На второй день визита я подъехал рано утром к резиденции, где разместился Ельцин. Увидел прохаживающегося по тенистым дорожкам Дубчека.
– Спешу воспользоваться утренней прохладой, пока она не улетучилась, – сказал он мне, приветствуя скорее не как посла, а как старого знакомого.
Помолчали, прошли несколько шагов вместе.
– Вы завтракали? – неожиданно спросил Дубчек.
– Да выпил стакан кефира.
– Вот и чудесно, – пояснил он. – Я предлагаю завтрак на троих. Если вы возьмете на себя пригласить Бориса Николаевича присоединиться к нам. В программе такого нет, но я думаю, что сосиски от этого будут только вкуснее. У меня уже все накрыто.
Я согласно кивнул и направился к дверям отведенного Ельцину особняка, который находился от нас метрах в пятидесяти. Короткой этой дорогой предвкушал, как преподнесу гостю этот обрадовавший и меня сюрприз.
Увы, «на челе его высоком» отразилось явное неудовольствие. В тапочках, рубахе с расстегнутым воротом он уже собирался расслабиться с парой своих приближенных, чьи гримасы были повторением мины, которую скорчил шеф.
Я с недоумением пожал плечами, и Ельцин, преодолев себя, отправился в спальню привести себя в порядок. Через десяток минут мы с ним уже сидели в апартаментах Дубчека, и хозяин занимал гостя разговором.
Сменив брюки и ботинки, Борис Николаевич не позаботился сделать то же самое в отношении выражения на лице. Дубчек говорил, я, для разрядки напряженности, подавал реплики, а Ельцин мрачно молчал, ковыряя вилкой омлет. Через какое-то время, допив большими глотками кофе, он поднялся, бросил салфетку на стол и направился из комнаты.
Я не решался взглянуть на Дубчека. Но он, видимо, счел за благо ничего не заметить и как ни в чем не бывало продолжал развивать затронутую тему.
Мои надежды на то, что Ельцин просто пошел помыть руки, не оправдались, и, сообразив, что он уже не вернется, я, поддерживая разговор, стал имитировать логичное завершение завтрака. Тем более что наступало уже время отправляться на первое в тот день мероприятие программы.
Сидя с Ельциным в лимузине, я задал пару наводящих вопросов, и из ответов на них понял, что случившееся не было демаршем. Просто надоело слушать этого выходящего в тираж старика, который к тому же еще и не президент. Тем более что впереди – очередная встреча с Гавелом.
Дубчека не обескуражила выходка гостя. К вечеру того же дня, накануне отлета всей кавалькады в Братиславу, он попросил меня как-то устроить, чтобы ему и Ельцину остаться наедине хотя бы на десяток минут.
Ельцин, когда я ему сказал об этом, бросил: «В аэропорту». Лишь передав Дубчеку это предложение, я уразумел, что по тому же проклятущему протоколу присутствие на проводах главы высшего законодательного органа страны не предусматривалось. Дубчека это не смутило.
– Я приеду, – сказал он коротко. И добавил, чтобы избавить меня от догадок: – Хочу поговорить с ним о Горбачеве.
Незапланированное появление Дубчека в правительственном зале аэропорта несколько спутало карты официальных провожающих, но он этого даже не заметил. Подошел к выходящему из лимузина Ельцину и, взяв под руку, повлек в направлении летного поля просторным холлом, одна из стеклянных панелей которого оказалась дверью. Она вовремя приоткрылась и пропустила лидеров, за которыми, тут уж мои дипломаты позаботились, никто не последовал. Они стояли одни, но на виду у всех, и Дубчек что-то говорил, привычной своей, чувствовалось, скороговоркой, Ельцину, который на этот раз слушал его внимательно. Вдруг они обнялись и двинулись в нашем направлении.
– Обещал, – шепнул мне с просветленным видом Дубчек и остановился, провожая взглядом высокую, массивную фигуру гостя, поднимающегося по устланному красным ковром трапу. Возымели ли его слова силу и заслуживал ли Горбачев его заступничества – это уже другой вопрос.
…Своей дружбой, осмелюсь назвать это так, с Дубчеком я обязан ряду случайностей и совпадений, которые с благодарностью вспоминаю по сей день.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
