Когда жена скрылась в воротах, Игорь Иванович вытащил из кармана стеклянную трубочку, стряс из нее на ладонь две таблетки и забросил их в рот, после чего приложил палец к губам, давая понять Леше, что прием лекарства нужно держать втайне. Алексей развел руки: ясно, чего там!
Просидели они минут сорок, и Леха стал думать про Анну Семеновну. Она уверена, что он давно привез Игоря Иваныча, и сейчас просто прирабатывает, гоняя по Москве. А он тут простаивает безо всякой халтуры, и Макарцев, всегда такой занятый, тоже просто сидит с ним в машине, ожидает и молчит. Леша поколебался, не спросить ли Макарцева о своем деле насчет перевода в «Совтрансавто». Но решил, что сейчас не до этого и он все равно скажет, чтобы Леша ему напомнил в другой раз, нечего и мозолиться.
Макарцев сперва не узнал сына, обритого наголо. Боб показался из ворот в куртке, без шапки, с отсутствующим выражением лица. За ним семенила Зинаида Андреевна, неся в протянутой руке его шапку, которую он, видимо, демонстративно отказался надеть. Алексей скромно отвернулся, чтобы не проявлять чрезмерного любопытства. Борис открыл дверцу, уселся на заднее сиденье и, не здороваясь и не замечая отца, обратился к шоферу:
— Дай курить!
Алексей покосился на Макарцева. Тот напрягся и сидел, не шелохнувшись, глядя вперед. Двоенинов медленно вытащил пачку сигарет, вытряхнул конец сигареты, чиркнул своей красивой зажигалкой.
— Поехали, — процедил Макарцев, когда Зинаида Андреевна села рядом с Борисом. — Побыстрей домой…
— Зачем вы меня взяли? — спросил Борис.
— Не надо так, Боренька, — тихо сказала Зинаида Андреевна.
— Кто вас просил?
— Ладно, дома поговорим, — обрезал Макарцев.
— Папа только из больницы и прямо заехали за тобой.
— А я откуда? Утром из психушки привезли…
— Ты голодный?
Борис не ответил, сплюнул на коврик, растер ногой и больше за всю дорогу не произнес ни слова. Когда они вылезали на Петровско-Разумовской, возле подъезда, Игорь Иванович, придержав рукой дверцу, произнес:
— Вот что, Леша. В редакции скажи, что у Макарцева все в порядке, самочувствие хорошее, скоро выйдет. А насчет остального — не надо…
— Само же собой, Игорь Иваныч, — обиделся Алексей. — Я же не маленький…
— Или вот. Что я скоро выйду, не говори, понятно?
— Будет сказано, как велели.
Макарцев захлопнул дверцу, и Леша укатил.
— Зачем меня взяли? — крикнул Борис с порога.
— Мы твои родители, — объяснил Игорь Иванович. — Сын Макарцева должен находиться дома, а не в тюрьме.
— А если в тюрьме лучше?
— Подумай об отце, Боренька! У него инфаркт. Подумай о его положении: ведь он кандидат в члены ЦК!
— А почему я всю жизнь должен думать о его чертовой карьере? Что мне — трястись вместе с ним?
— Ты понимаешь, — произнесла Зинаида Андреевна, — что теперь ему дорога в члены ЦК может быть закрыта, и это сделал ты.
— Одним фашистом меньше будет. Да если хочешь знать, я их специально сбил, этих двоих, чтобы тебе подложить свинью!
— Мне? — Макарцев все еще растерянно стоял в коридоре в пальто, и испарина покрывала его лоб. — Врешь, мерзавец! Я ведь твой отец!
— Отец? Да отцы-алкаши и то лучше, чем шалашовки!
— Я — шалашовка? Ну, знаешь…
— А кто же? Дома корчишь принципиального, а в своем ЦК лижешь жопы мудакам. Да если хочешь знать, скоро таких, как ты, вешать будут. Всю мою жизнь изуродовал, паскуда-сталинист! Ты не за меня — за свою шкуру трясешься.
— Дурачок! — Макарцев постарался улыбнуться, чтобы обрести превосходство, но руки от слабости дрожали. — Да я сам чуть не пострадал в годы культа. И ты, и мать. Мы тебе не говорили.
— Чуть не пострадал… Да лучше бы ты честно сгнил в лагерях и меня не позорил!
— Сынок, думаешь, я розовый кретин и ничего не понимаю? А не приходило тебе в голову, что для тебя я себя и мать сохранил? И добивался положения, чтобы тебе было хорошо? Да если б меня загребли, ведь и тебя отправили бы в спецдетдом. Не сохрани я положение, престиж, анкету, не видать тебе института! Выкинули бы из школы, как щенка, на завод к станку. А ты живешь почти при коммунизме и для удовольствия обвиняешь отца. Узнай хоть сперва, чего от жизни хочешь!
— А как узнать, если глушат? Как?!
— Ладно, я буду тебе приносить французские газеты и журналы. — Отец перешел к испытанной форме воспитания посредством взятки. — Или даже американские.
— Давно мог носить…
Наступило затишье, и Зинаида Андреевна почувствовала, что разговор о политике, как всегда, исчерпался, закончившись ничем, и интонации смягчились. Она решила перевести диалог мужчин в практическое русло и этим объединить их.
— Ты много пропустил… Надо будет уладить конфликт с институтом.
— С каким институтом?
— С твоим.
— Дураки! Нет никакого института! Неужели за целый год вы не сообразили, что нет?!
— А что же есть? — Макарцев решил, что Боб их разыгрывает.
— Ничего! Я даже и не поступал…
— А что же ты делал?
— Пил. Слушал музыку. Девок днем водил. Разве тебе мать не говорила?
— Зина? — крикнул Игорь Иванович. — Слышишь?!
Она не оглянулась, вышла.
— Может, — тихо спросил отец, — ты и не комсомолец?
— Само собой! Я билет после школы сжег, чтобы взносы не платить!
Макарцев стиснул зубы и прислонился лбом к дверному косяку.
— Что же это?! — снова тяжело заговорил он. — Будто не в свой дом попал… Ну, хорошо, Борис Игоревич. Не будем о прошлом. Зачеркнем его!.. Попытаемся жить сначала. Подумаем чем заняться. Работать? Пойти на курсы подготовки в вуз?
— Если я куда-нибудь пойду, то только в духовную семинарию.
— Верить в Бога?
— При чем тут Бог? Пойду, чтобы тебе карьеру испортить!
— Опять глупые шутки. Тебе бы заняться самообразованием и построить какой-нибудь фундамент…
— Ты мне его уже построил! А пожрать в этом доме дадут! Или с голоду сдохнуть? В тюряге хоть баланду наливают…
Борис ушел на кухню.
— Я тебе постелила, Игорь, ложись, — в коридор вернулась Зинаида.
— Вот подарочек мне к выздоровлению. Хоть назад в больницу беги…
— Успокойся, Гарик, прошу…
— Я-то спокоен. Я абсолютно спокоен, Зина. Меня не так легко сбить. Я ведь не по своей эгоистической лесенке лез, я по партийной лестнице взбирался. А ведь трудно было! Шла грузинская мафия — я уцелел, шла украинская — удержался. И не соплякам, которые теперь прут без принципов, без веры, без убеждений, — не им меня свалить. Я еще поборюсь! У Бори цинизм от возраста, пройдет! Чтобы он лез в партийные дела, я сам не хочу. Не воровал бы только, не убивал…
Макарцев понял, что сказал глупо. Махнул рукой и ушел в спальню. Там, не в состоянии успокоиться, он ходил от двери к окну и обратно, чувствуя, как колотится сердце. Лучше бы лечь.
Где-то сбоку от Игоря Ивановича раздался шорох, и маркиз де Кюстин собственной персоной приблизился, виновато улыбнувшись, и ласково положил ему руку на плечо. Макарцев инстинктивно отклонился. Изумление возникло, но вопрос не сорвался с языка; Макарцев только вдохнул освежающий запах сильного одеколона и молча смотрел на непрошеного гостя, одетого с иголочки: жилет с голубыми полосками гармонировал с синим фраком. Тщательно, даже кокетливо завязанный бант украшал весь наряд. Блики от бриллиантов на пальцах маркиза, когда он шевелил руками, пробегали по стенам спальни.
— Вот какая неприятность, — задумчиво сказал Кюстин, прижимая к бедру шпагу. — В наше время с молодыми людьми, представьте себе, происходило примерно то же: пьяные гоняли на лошадях, сбивали людей, избегали наказания по протекции. Отправьте мальчика за границу, если можете. Там у него есть шанс на альтернативу…
— Шутить изволите? — Макарцев кисло усмехнулся. — Кто же его выпустит? Даже мне теперь туда дорога из-за него закрыта! И как все остальное разрешится, покрыто мраком.
Они помолчали. Кюстин огляделся вокруг.
— Извините за нескромный вопрос: на этой кровати вы спите с женой?
— Иногда, — почему-то застеснялся Макарцев.
— В каком смысле?
— Чаще она спит, а я бодрствую. Все-таки я руководящий работник. Так называемый аппаратчик.
— Да, конечно, и будем надеяться, вы сумеете продвинуться еще выше, хотя это для вас теперь и трудно…
Макарцев почувствовал слабину в коленях и сел на кровать.
— Плохо мне, маркиз, — вдруг расслабившись, признался он. — Внутри плохо и снаружи… Беда! Жить тошно…
— Понимаю, — погладил его по локтю Кюстин. — У меня такие тяжкие моменты в жизни тоже бывали. Поэтому и явился, чтобы выразить сочувствие. Сожалею, что ничем не могу помочь вам, хотя, поверьте, почел бы за честь это сделать. Сейчас вам надо принять успокоительное. И ложитесь в постель. Если позволите, я побуду возле вас…
Кюстин молча смотрел, как Макарцев медленно разделся, высыпал на ладонь и проглотил две таблетки седуксена, лег, накрывшись одеялом, и закрыл глаза.
