Морозов вышел надутый. Жизнь ущемляла Ивана Семеныча на каждом шагу, и он считал себя постоянно обманутым. Был первым боярином при Дмитрии Константиновиче Суздальском, но главенство на Руси крепко захватила Москва, потянуло на службу к Димитрию. Суздальскому важно было иметь своего человека в ближнем окружении властного москвитянина, и он не мешал Морозову перейти к зятю. На дочь мало надежды - женщина после замужества принадлежит супругу, а не отцу. Тому же, кто меняет государя, важно сохранить надежный тыл, и Дмитрий Константинович обещал, что всегда примет боярина к себе обратно. Морозов платил искренним доброхотством прежнему сюзерену. Москвитянин принял его в число великих бояр, дал изрядные поместья, но важных государских дел не поручал. Военной славы Иван Морозов тоже не добыл. В походе на Тверь старался не выделяться, опасаясь нажить врага в лице Михаила Александровича. В битве на Воже простоял в запасном полку, который так и не потребовался в деле. В успех войны с Мамаем он не верил, сказался хворым и был оставлен в стольной помощником при старом Свибле. Случилось, однако, неслыханное: соединенное войско Золотой Орды было жестоко разгромлено на Непрядве. Москва на руках носила героев битвы, среди которых не было Морозова. Он жаловался: его-де обошли, нарочно не взяли в поход из-за чьих-то козней. Кое-кто даже верил, ибо многие знали о неприязни Серпуховского ко всем, кто хоть однажды переходил от одного князя к другому.
И вот - внезапный набег Тохтамыша, Морозову доверено важнейшее дело обороны самой Москвы. Другой бы костьми лег за одну такую честь. Морозов же и тут увидел злокозни судьбы. Что же получается? Когда великие рати шли навстречу врагу и Москва оставалась в тылу, главным воеводой оставили Свибла, а теперь, когда войско отступало на север и на Москву надвигались несметные полчища Орды, в ней на съедение хану бросили Морозова?..
Появление Кирдяпы с Семеном из вражеского стана было для Морозова как свет в желанном окне среди ненастной ночи. Донскому, судя по всему, конец. Сам виноват - не дразни законного хана. Дмитрий Константинович стар, а Васька Кирдяпа - его наследник. О неистовых мечтаниях Кирдяпы заполучить когда-нибудь Владимирское княжение Морозов знал хорошо. Ради этого княжонок не то что хану - черту заложит душу. Почему Тохтамыш рязанского князя удалил, а Кирдяпу с Семеном возит? Васькин намек о новом московском правителе был понятен Морозову, как никому на думе. Уж при этом-то комолом бычке Иван Семеныч сразу стал бы первым человеком в государстве и правил бы как хотел. От Остея Морозов сразу бросился искать Кирдяпу.
Вошедшего Олексу князь встретил кивком, указывая место подле себя. Тот, однако, остался стоять.
- Садись, Олександр, садись. Как это русские говорят: в ногах нет правды. Но в словах моих правда: люб ты мне, рыцарь.
Губы воина тронула усмешка:
- Оттого и хочешь в монастыре запереть?
- Не хочу. А на площадь ты лучше не ходи, Олександр, все равно не по-твоему будет.
- Знаю.
- Завтра, как поведу посольство, ты укрой своих конников на подоле, на Свибловом дворе, там просторно. Да поглядывай с башни, что и как. Без нужды не высовывайся, а придет нужда - сам знаешь.
- Жалко мне тебя, князь.
- Не жалей, Олександр Дмитрич. Я - тоже воин. Кабы умереть да спасти Москву - чего лучше для воина? - Остей печально улыбнулся. - Храни тебя бог, рыцарь. Прощай.
- Прощай, князь.
Горечь и тяжесть нес Олекса в душе сквозь молчаливые толпы народа. Эх, люди! Наивные вы, святые или глупые? Ищете путей полегче, покороче, а жизнь - не степной шлях и не лесная просека. Как часто в ней легкий путь - это путь под уклон, в самую пропасть. Разведчик Олекса знает. Но докажи ты честному Адаму-суконнику или Устину-гончару, что для иного перевертыша дать ложную клятву на кресте - все равно что почесаться! Сколько уж раз обжигались на ордынском коварстве, а вот какой-нибудь Васька Кирдяпа поцелует крест, уверяя, будто хан удовольствуется лишь созерцанием московских храмов, и уж готовы ворота - настежь. Тяжко и страшно в долгой осаде, но только тяжкий путь ведет к спасению на войне, и от врага нет иной защиты, кроме меча.
В толпе мелькнуло совиное лицо сына боярского Жирошки, усмешечка играет в нагловатых глазах. Вырядился в бархат, будто на праздник. Все уже знает, ночной филин. На стене его Олекса ни разу не видел, а теперь выполз из какой-то потайной щели. Жаль, не попался он под руку в ту пьяную ночь…
Долго гудел, медленно расходился народ с площади. Решение думцев утвердили, хотя мало надеялись на ханскую милость, ибо "милость" и "Орда" - слова несовместимые. Больше рассчитывали на имя Остея, хитрость Морозова, влияние святых отцов, а главное - на московское серебро и рухлядь. Боярин Морозов сказал, и архимандриты подтвердили, что добра и денег достанет выкупить каждого отдельной головой. Разумеется, москвитяне за щедрость бояр и церкви в долгу не останутся.
Плакали о погибшем князе Донском и его воинах. Нижегородских гостей выпроводили тем же путем, по лестницам, сказав им: завтра утром Остей с лучшими людьми придет в ханскую ставку.
Орда затихла, запала, как зверь, лишь тысячи костров пылали на московском левобережье и облако дыма застило москвитянам вечернее солнце.
На Свибловом дворе Олексу перенял незнакомый монашек:
- Боярин-батюшка, по твою душу я! Томила Григорич у нас в Чудовом отходит, зовет проститься.
- Томила? Меня? - Олекса удивился.
- Тебя, батюшка, тебя и Адама-суконника. Уж не откажи в просьбишке отходящему - он господу нынче предстанет.
- Пойдем, святой отец.
- Служка я, - словно бы винясь, пробормотал монашек.
- Все одно, раз уж надел подрясник. В мир-то не тянет?
- Сухорук я. - Монашек высунул из рукава узкую ладонь, похожую на птичью лапку. - В миру мне побираться. Других болящих целю, себя же - никак. На Куликовом поле был я, - сказал с гордостью, - и ныне при ранетых.
- Неужто на Куликовом? - не поверил Олекса.
- Девица одна подтвердит. Тоже с нами ходила, уязвленных спасала. И ныне пособляет нам. Пригожая такая.
- Э, брат, - засмеялся Олекса, - да ты уж не из-за той ли девицы сохнешь?
- Што ты, батюшка! - Монашек испугался. - Как можно? И не девица она нынче: за воином княжеским, дите у нее.
Адам поджидал на монастырском дворе, среди пустых шатров - пока раненым хватало места под кровлями. Вслед за монашком прошли в просторную келью с узким оконцем, стали в ногах умирающего, накрытого холщовым одеялом до подбородка. Глаза его были сомкнуты, остро торчала вверх борода, серели длинные волосы на подушке, покрытой беленой холстиной. Монашек стал в изголовье.
- Я звал Олексу и Адама, - вдруг хрипло сказал боярин.
- Здеся они, батюшка.
- Зови. А сам ступай, ступай. - Раненый говорил, часто, мелко дыша.
Адам и Олекса придвинулись к изголовью, боярин приоткрыл глаза, горячечная дымка в них медленно стыла.
- Пришли… Пришли-таки, неслухи. - По бледному, с синевой лицу умирающего скользнула улыбка. - Чего решили там? Ну?
Переглянулись, Адам сказал:
- Завтра пойдем с князем к хану.
- Так я и знал! - Борода Томилы задрожала, казалось, он хотел встать. Адам сделал невольное движение:
- Лежи, Томила Григорич, лежи.
- Плакал колокол-то, плакал - к беде это. - Глаза боярина совсем прояснились, в них жила, острилась какая-то мысль. - Ты-то чего молчишь, Олекса?
- Прости меня, Томила Григорич. Я тогда на вече…
- Эко, вспомнил! - Томила сморщился. - Брось, брось, Олекса, нашел о чем! Поделом мне, старому дураку. Не знаем свово народа, забыли мы его и бога забыли - бог-то он в народе живет. - Томила перевел дух, заговорил медленней, тише: - Не верил я в ополчение, а черным людям хотел добра. Морозов - он пес блудный, город бросил, и я подумал: вы тож корысть свою блюдете. Пошуметь, покрасоваться, людей сбить с толку, штоб после в боярских и купецких клетях да в ризницах пошарить и скрыться, - то не хитро. Вы же с народом шли, вы знали, на что черный люд способен. Не был я на Куликовом поле, думал: про большой полк - хвастовство мужицкое. За то и взыскал господь. Да сподобил пред смертью силу народную видеть и приобщиться к ней. Зачем же вы теперь идете к хану, ворота ему отворяете?
- Я не иду, Томила Григорич.
- Никому ходить не надо. Нельзя выпрашивать мир у врага - он лишь наглеет. Стойте на стенах, как стояли. Стойте - придет Донской.
Адам и Олекса молчали, не глядя друг на друга. Когда к умирающему вернулись силы, он произнес:
- Наклонитесь ко мне, ближе…
Обнаженные головы Олексы и Адама соприкоснулись.
- Вам боярин Морозов ничего не сказывал про Тайницкую башню? Не сказывал?.. Я так и знал. И не скажет, не ждите. Там, в подвале, надо пойти за течением тайника*. Где он уходит под стену чрез каменный заслон, как бы озерцо стоит. Вы камни разберите, озерцо схлынет, под ним - дверца медная. Откиньте ее - будет ход подземный. Выход в лесочке скрыт, изнутри он виден по свету малому. (* Тайник - ключ, родник.)
