Все это произошло на глазах Юрия Васильевича Шахова и водителя вездехода. Они рванулись к рухнувшему самолету, но как помочь людям, оказавшимся в ловушке? Инструмента никакого нет... И тогда Шахов лопатой разбил блистер, с трудом вытащил штурмана. Стал рубить ею обшивку, достал второго пилота, но что можно сделать вдвоем, практически голыми руками? И все же они достали всех, хотя понимали, что в любой момент может грянуть взрыв — в баки было залито почти пять тонн бензина, он пропитал снег вокруг и любая искра могла поднять и людей, и Ил-14 на воздух.
Позже ни он, ни те, кто расследовал катастрофу, не могли объяснить, как немолодой человек сумел одной лопатой разрубить металл обшивки и вдвоем с водителем вытащить из разбитого самолета 14 пострадавших. Шахов никогда до этого не видел ни одной катастрофы, он не обладал сверхъестественной физической силой, и то, что он рвал металл почти голыми руками, можно объяснить только стрессовой ситуацией и высочайшим чувством долга, который уничтожил в нем и в водителе вездехода страх.
Шахов рассказал мне, кто из членов экипажа где находился, когда он стал их вытаскивать. Юра Козлов в самом низу. Заварзин, мертвый, повыше, в сорванном кресле. Бортмеханик Виктор Шальнев лежал грудью на центральном пульте управления. По характеру травм мы определили, что в момент падения он не ударился головой о приборную доску, его не бросило на нее, но сильно была помята грудная клетка, повреждены внутренние органы. Я думаю и уверен в этом — взрыв не произошел лишь потому, что Шальнев в какую-то долю секунды успел «вырубить» лапки магнето обоих двигателей и отключить аккумуляторы, обесточив самолет. Возможно, он щелкнул лапками магнето уже на земле, потому что насечки на снегу и погнутые лопасти винтов говорят о том, что двигатели в момент удара еще работали. Когда Ил-14 упал, топливо хлынуло из топливной системы, и, если бы машина не была обесточена, неизбежно произошел бы мощный взрыв. Я убежден, что это сделал Виктор Шальнев, чем спас оставшихся в живых.
Думать так дает мне право то, что я проверял этот экипаж в полете, и Виктор выгодно отличался от очень многих опытных бортмехаников: он умел быстро думать и обладал великолепной реакцией. До прихода в Антарктиду Шальнев работал в организации, которая занимается испытанием самолетов, может быть, там он и научился точно и мгновенно реагировать на все, что происходит в полете. Я даже по-хорошему позавидовал Заварзину, который заполучил в свой экипаж Шальнева — в Антарктиде наши взлеты и посадки требуют от всех членов экипажа хорошей реакции и предельного внимания, но бортмеханик должен быть в этом отношении выше всех. О командире я не говорю...
И все же, почему Ил-14 повел себя вопреки всякой «логике» и не подчинился летчикам? Ошибку в пилотировании я исключаю — Заварзин, у которого это была уже четвертая экспедиция, опытный Козлов просто не могли ее допустить в тех условиях, при которых взлетали. Об этом же сказал оставшийся в живых штурман Александр Костиков... Их «поймала» Антарктида. Других объяснений у меня нет. После прохождения мощного циклона в атмосфере остаются «жгуты» — возмущенная воздушная среда. Они похожи на спутный след, который возникает после взлета тяжелого реактивного самолета. Эта динамическая турбулентность в атмосфере Антарктиды сохраняется иногда очень долго, сутки и более, и увидеть ее, определить невозможно. В таких «жгутах» — движение воздуха хаотично, а сила, скорость и направление ветра мгновенно меняются. Возможно, что они попали в такой «жгут», порывом ветра поддуло под одно крыло или под весь самолет, забросило на закритические углы атаки, и он рухнул. Экипаж был бессилен — слишком мала высота...
Трудно, очень трудно шло расследование, ведь рассматривать приходилось десятки вариантов, сотни, если не тысячи возможных причин катастрофы. Да, мертвых уже не поднимешь, но, отыскав истину, можно спасти другие экипажи, которых Антарктида неизбежно когда-нибудь поставит в условия, сходные с теми, что она «подкинула» Заварзину. В конце концов, комиссия завершила свою работу. И мы, и специалисты из различных служб МГА пытались найти точный ответ на вопрос, почему же погиб В. Заварзин и его товарищи. Но так и не нашли — экипаж унес тайну своей гибели с собой.
Еще мучительнее, чем поиск причин катастрофы, решались вопросы с похоронами погибших. По Конституции страны сделать это в Антарктиде можно было только с разрешения родственников, но они его не дали, а позднее потребовали переправить тела в Союз. Доставить же их туда нам было просто не на чем — корабли ушли, самолетом Ил-14 — невозможно... Позже внесли поправки в положение об Антарктической экспедиции: вопрос о захоронении людей, чья жизнь оборвалась на Шестом континенте, нужно решать в зависимости от сложившихся обстоятельств. Приняли решение похоронить Заварзина, Козлова и Шальнева у сопки Гранат, недалеко от станции «Молодежная».
В 18-й САЭ я изучил ее окрестности и нашел два месторождения огромных валунов из белого, словно снег, мрамора. Один из них мы с величайшими усилиями доставили к мастерским. Здесь его обтесали, прикрепили мемориальную табличку. Ребят провожала вся станция, прозвучало много высоких речей, прогремел прощальный салют, но ничто уже не могло вернуть наших товарищей к жизни. Они навечно остались за тысячи километров от дома под обелиском из белого мрамора — в белой-белой Антарктиде. И я, и многие другие их хорошо помним и уверены: они отдали свои жизни не зря. Сейчас, когда я пишу эти строки, наша страна переживает не лучшие времена в своей истории, но они пройдут, и имена Владимира Заварзина, Юрия Козлова, Виктора Шальнева и Тарифа Узикаева люди еще вспомнят не раз: бортрадист Узикаев умер в августе, так и не придя в сознание, в Москве, куда его перевезли...
Авиацию «нельзя насиловать»...
Все эти трагические и печальные события выбили из колеи экипаж, с которым я прилетел в «Молодежную», но жизнь заставила нас стиснуть зубы и вернуться к работе. Надо было уходить в «Мирный». С нами решил лететь и начальник экспедиции Евгений Сергеевич Короткевич. Я еще раз поразился его мужеству — чуть придя в себя после авиакатастрофы, он снова занял место в Ил-14. Сидеть он не мог, поэтому мы сделали некое подобие походной солдатской койки, в которую его и уложили. Идти пришлось напрямик, через купол. До «Моусона» долетели хорошо и тут появилась облачность. Тот год вообще выдался необычно плохим по погодным условиям, в чем нам пришлось убедиться и в этом полете. Облака стали загонять нас все выше, выше, началось обледенение, болтанка. Даже нам, здоровым людям не хватало кислорода, и я с тревогой начал уже поглядывать на экипаж — эйфория сменилась у всех угнетенным состоянием, клонило в сон. Но когда я выходил к Короткевичу, он отвечал мне неизменным:
