— Нет, уж, сахар заберем с собой, — решил заместитель начальника САЭ, — Порадуем ребят в «Мирном».
— Но сроки... — взмолился врач.
— Беру ответственность на себя.
Мы быстренько загрузили сладкий продукт в Ми-8 и улетели. А на станции, действительно, и сахар, и конфеты давно закончились — суда с продовольствием еще шли к нам, и в «Мирном» доедали прошлогодний завоз. Нам, летчикам, повезло — на «Востоке» нас угостили леденцами, которые были по-братски поделены и как-то скрашивали «пустые» чаепития.
Поляки прожили у нас несколько дней и, поскольку продуктов они привезли с собой намного больше, чем могли бы съесть, часть из них передали нашим поварам. Это был царский подарок. Но, главное, они поделились с нами табачком. Приходя на ужин, каждый курильщик брал со стоечки по одной сигаретке, которые строго индивидуально выделяли жаждущим. Чуть позже, когда открылась база на Эймери, я «спас» наших глотателей дыма, доставив оттуда подарок геологов — ящик папирос.
В Оазис Бангера поляков перебросили несколькими рейсами Ми-8. Но мы договорились, что, как только закончат работу, дадут знать об этом, я прилечу, чтобы забрать их одним рейсом. Вот для выполнения этого коротенького рейса мы и заправили Ил-14 из «санитарного» запаса.
Когда Кршиневски сообщил, что экспедицию закончили, на ледник в 100 километрах от берега уже стали выползать туманы с Восточного шельфа. Летом же на самолете и близко к «Добровольской» не сядешь. Договорились, что я на Ил-14 приду в точку восточнее Шеклтона, указал ее координаты. К нашему прилету они на Ми-2 должны туда перебросить экспедиционное хозяйство и перебраться сами — лететь недалеко. Казалось бы, все просто, но Антарктида сумела и в этой ситуации весьма зло подшутить над людьми.
Мы быстро пришли в нужную точку, а поляков нет. Давай искать — нет и все. А светлое время уходит, надвигаются сумерки, надо спешить — в темноте, в незнакомом месте садиться-то не хочется. Радиостанции они на «Добровольской» законсервировали, вертолет там же находится, остатки груза забирает... Наконец, мы увидели пустые бочки, которыми отмечена посадочная площадка, кучу вещей.
— Сделаем круг, — сказал я экипажу, — они должны теперь зажечь фальшфейеры. Определим направление ветра и — садимся.
Что же поляки сделали? Да, они зажгли шашки ПСНД-30, наши, отечественные, которых мы до этого никогда не видели. Разворачиваемся, снижаюсь в створ посадочной площадки и вдруг вижу, что идем точно на два ряда мачт. Острые, высокие, тонкие стоят прямо по курсу и чуть покачиваются на ветру. Я резко рванул штурвал на себя и заложил крутой вираж, уходя от столкновения.
«Фантастика какая-то, — мысли лихорадочно мечутся, — откуда здесь мачты? Или это стяги чьи-то на высоких флагштоках?»
— Что думаешь? — я повернулся ко второму пилоту.
— Чертовщина какая-то. Оранжевые флажки здесь, на леднике? Зачем?
— Ладно, поглядим еще.
Зашли осторожно. Ба! Да это же дым от фальшфейеров! Стоял штиль, и сигнальный дым от них узкими, высокими «шестами» пронзал вечернее небо. Свои дымовые шашки мы знали хорошо — они окутывались цветными облаками, черными или оранжевыми, которые стлались по земле, а тут — новинка. Сели, я — к Войтеку:
— Ты что иллюминацию устроил? Я подумал, что здесь уже какая-то новая иностранная станция расположилась.
Он удивился:
— А я — то думаю, чего ты шарахнулся в сторону?!
— Где вертолет?
— Ушел на станцию и нет. Сами волнуемся...
Сумерки сгущались, наплывала ночь. «Мирный» торопил нас, но как мы улетим, если не знаем судьбы пилота Ми-2? Он где-то затерялся один в этой пустыне. А вдруг попал в беду? Напряжение нарастало с каждой минутой.
— Может, поищем, командир? — подошел ко мне штурман.
— А если столкнемся? Темно ведь уже.
— Тоже верно.
Наконец, мы услышали знакомый гул. Оказалось, что наш польский коллега долго не мог взлететь из-за плотного тумана, который накрыл Оазис Бангера.
— Сижу, как в котелке с молоком, — видно, что он и сам рад тому, что прилетел, — потом взлетел и думаю, а вдруг туман и вас накрыл. Как я сяду?
— Теперь надо думать, как в «Мирный» пойдем, — остановил я его. — Видишь, ночь надвигается.
— Если выберусь отсюда, больше не вернусь...
— Давай так. У тебя скорость меньше, чем у меня, поэтому ты иди вперед, только включи мигалку. Мы взлетим позже, догоним тебя и обойдем. А ты иди за нами. Садись в районе аэродрома, утром перетащим куда надо.
Ми-2 улетел. А мы со вторым пилотом пошли посмотреть, откуда же взлетать будем. На леднике ни грамма снега, весь он в воздушных ячейках, в термических трещинах, где поуже, где пошире. Большой опасности они не представляли, однако тревожило то, что о них мы можем содрать покрытие, или, что гораздо хуже, ударить лыжами в косую трещину. Но мороза большого не было, и я решил, что проскочим.
— А вот это уже совсем плохо, — я присел на корточки и подозвал второго пилота, — видишь?
— Что?
— Один край трещины выше, чем другой. На скорости может возникнуть боковой удар и машину бросит в сторону. Надо удержать...
Но нам повезло. Взлетели без приключений, догнали Ми-2, пришли в «Мирный». А вскоре и поляк прилетел. На этом в «Мирном» мы и завершили авиационные работы. Недели две мы еще побыли там, подождали, пока акклиматизируется новый состав зимовщиков «Востока». А потом перелетели в «Молодежную» и стали собираться домой. 24-я САЭ подходила к концу.
По лезвию бритвы
К этому времени вернулись все машины с «Дружной». Полетов на самолетах больше мы не выполняли, Ан-2 и вертолеты были погружены на корабли, идущие домой. Прилетел в «Молодежную» и командир отряда.
И вдруг он рьяно принялся за «перерасследование» катастрофы Ил-14 Заварзина. Начали брать пробы топлива и масла, изучать остатки машины... Я смотрел, смотрел на эту возню, в конце концов, не выдержал и говорю:
— Борис Георгиевич, прошло ведь уже несколько месяцев с того времени, как они упали. Машина лежит под открытым небом, ее жгло летнее солнце. Если даже где-то и сохранилось масло или топливо, ты же прекрасно знаешь, что они давно распались на фракции... И потом, я не уверен, что инженер, который с тобой прилетел, грамотнее, чем Александров. Тем более, что Николай Гаврилович — ставленник управления, а не «наш», и я не думаю, что он провел расследование некачественно: Александров участвовал в расследовании многих авиационных происшествий, и не доверять ему у нас с тобой нет никаких оснований.
Шляхов, не глядя мне в глаза, попытался что-то пробормотать в свое оправдание, но я не стал его слушать, повернулся и ушел. На душе было тяжело, не покидало ощущение, что меня предали. Я понимал, что Шляхову тоже нелегко, отвечать за произошедшее там на Большой земле все равно придется, будет множество «что», «как», «почему», но нельзя же не верить друг другу. И потом, если уж он очень хотел узнать причину гибели экипажа Заварзина, то должен был бросить все дела на «Дружной», прилететь и взять на себя руководство расследованием катастрофы по свежим следам, а не ворошить сейчас давно остывший пепел.
