Оба сели в кресла возле двери, тогда как между авантюристами, оставшимися наедине в боскете, состоялось короткое объяснение.
— Итак, теперь мы враги, — надменно произнес Филипп.
— Может быть, и враги, — сухо ответил де Граммон, — но уж соперники — наверняка.
— Пусть так, но это соперничество ни в коем случае не должно мешать нам исполнить данное нам поручение.
— Я тоже так думаю.
— Очень рад, что хоть в этом вы со мной согласны. Что же намерены вы предпринять?
— В эту минуту?
— Да.
— Мне кажется, что случай необычайно благоприятствует нам и дает возможность узнать тайну наших врагов.
— Наша рекогносцировка еще не кончена; слишком продолжительное пребывание в этом месте может не только погубить нас, это бы еще ничего, но и расстроить планы наших братьев.
— Вы правы, но мне кажется, есть очень легкий способ все устроить.
— Какой же это способ, позвольте вас спросить? Я был бы чрезвычайно рад воспользоваться вашими сведениями.
— Вот он: пока один из нас останется здесь и постарается уловить отрывки разговора губернатора с его питомицей, другой отправится на разведку, а Питриан останется возле обрыва, чтобы в случае надобности ускорить наш уход.
— Гм! — сказал Филипп. — Этот способ действительно хорош, но кто из нас останется в саду?
— Вы, если хотите, — ответил де Граммон, — в эту минуту речь идет не о любви, а о политике.
— Это правда; итак…
— Я иду, — перебил де Граммон и сделал движение, чтобы удалиться.
— Позвольте, — остановил его Филипп, — я согласен на ваше предложение, но только с одним условием.
— С каким?
— Я буду ждать вашего возвращения, чтобы помочь вам, если будет нужно,
— К чему? Ведь мы больше не друзья.
— Но все еще братья.
— Вы правы, я согласен.
Церемонно поклонившись своему сопернику, кавалер удалился, как призрак проскользнув сквозь кустарник. Филипп, оставшись один, стоял с минуту неподвижен и задумчив, потом приподнял голову, бросил подозрительный взгляд вокруг и, слившись, насколько возможно, с тенью, отбрасываемой ветвями деревьев, осторожно подошел к балконному окну и спрятался в чаще мастичных деревьев, стоявших в нескольких шагах от дома, где заметить его было почти невозможно. Место было выбрано прекрасно: гак как собеседники не имели никакой причины понижать тон разговора, слова их отчетливо доходили до Филиппа, который приготовился слушать, прошептав про себя:
— Может быть, я еще ее увижу и поговорю с ней.
Разговор авантюристов, меры, принятые ими, потребовали довольно долгого времени, так что когда Филипп стал слушать разговор дона Фернандо и доньи Хуаны, он почти уже кончился. Молодая девушка говорила:
— И эти сведения достоверные?
— Официальные, — ответил губернатор, — нам привез их верный человек; кроме того, мне их прислал губернатор Эспаньолы.
— И вы приказываете мне оставить вас, когда, быть может, вам угрожает такая великая опасность?
— Во-первых, милое дитя, — дружески сказал дон Фернандо, — я не приказываю вам, а только сообщаю полученные мной приказания, а это разные вещи. Вы знаете, что мы с вами должны повиноваться этой особе, потому что она поручила вас мне ребенком.
— Но кто же эта особа?
— Для чего беспрестанно задавать мне один и тот же вопрос, милое дитя, когда вы знаете, что я не могу вам на него ответить?
Девушка печально опустила голову. Дон Фернандо взял ее руку и нежно пожал.
— Не теряйте мужества, бедняжка! — сказал он с родительской нежностью. — Надеюсь, что когда-нибудь, а может быть и скоро, тайна, так тяготящая ваше сердце, раскроется. У вас все впереди, ведь вы еще почти ребенок.
— Вы очень добры, но я чувствую, что этим нежным словам, которые вы мне говорите, вы и сами не верите.
— Не унывайте, милая Хуана, — возразил дон Фернандо, стараясь отвлечь девушку от этих печальных мыслей, — ведь я вам друг.
— О, вы мне друг, почти отец! — сказала она с волнением. — Я люблю вас за все заботы, которыми вы окружали мое детство, вот почему я дрожу при мысли расстаться с вами.
— Опасность не так велика, как вы предполагаете; завтра я получу подкрепление из полутора сотен человек, которые в соединении с моим гарнизоном составят двести десять решительных и опытных солдат; кроме того, остров хорошо укреплен и снабжен съестными припасами. Будьте же спокойны на наш счет, — прибавил он, смеясь, — хотя эти негодяи сущие демоны, они потерпят постыдное поражение.
Молодая девушка бросила украдкой взгляд на сад и подавила вздох.
— Итак, — продолжала она, — едва приехав сюда, я опять еду, и еду одна.
— Не одна, ваша дуэнья поедет с вами.
— А вы?
— Я приеду к вам.
— Когда, друг мой?
— Быть может, скорее, чем вы думаете.
— Да услышит вас Бог! Дон Фернандо встал.
— Итак, решено, — сказал он, — завтра на рассвете вы будете готовы, шхуна, на которой вы приехали сюда, еще стоит в гавани. Вы поедете на ней.
— Но простите мне еще один, последний вопрос. Вы мне не сказали, куда я должна ехать.
— Разве вы не знаете?
— Ничего не знаю… Некоторое время тому назад вы мне говорили о выгодном месте, которое вам предлагали в Панаме; мы едем туда?
— Нет, мой покровитель со своей неисчерпаемой добротой выхлопотал мне место гораздо почетнее, а в особенности гораздо выгоднее того, которое он обещал мне прежде.
— Какое же?
— Губернатора Гибралтара в заливе Маракайбо.
— И вы получили назначение?
— Как вы любопытны! — заметил дон Фернандо, улыбаясь.
— Отвечайте мне, пожалуйста.
— Это назначение пришло сегодня вечером, только что.
— Стало быть, ничто не удерживает вас здесь?
— Извините меня, — ответил он с замешательством, — я должен передать власть моему преемнику и ждать его приезда на остров.
— Ведь он приедет завтра?
— Кто вам сказал?
— Вы сами, только что.
— Я вижу, что от вас ничего невозможно скрыть.
— Итак?… — продолжала она, улыбаясь.
— Я хотел вас удивить, но вы так умеете выпытывать у меня мои секреты, что нет никакой возможности сопротивляться вам, и я предпочитаю рассказать вам все сейчас.
— Да, расскажите, расскажите!
— Шхуна, вместо двух пассажиров, увезет троих, я еду вместе с вами.
— Слава Богу! — с радостью вскричала девушка.
— Теперь я вам все сказал, мне ничего к этому больше добавить. Извините, что так долго не давал вам спать; уже двенадцатый час, я ухожу, да хранят ваш сон Святая Дева и ангелы, милое дитя, прощайте. Заприте хорошенько это окно, до завтра.
