Он вышел; Хуана проводила его до сада.
— Итак, — сказала она громко, без сомнения для того, чтобы слышал Филипп, если вдруг он был еще тут, — мы едем в Маракайбо?
— Да, в Маракайбо, а не в Панаму, но возвращайтесь, не оставайтесь дольше в саду, вечера опасны для здоровья, вы же знаете.
— Я возвращаюсь, друг мой.
— Я не уйду, пока вы не запрете окно.
— Я сделаю это сию минуту.
— Кстати, если вы услышите ночью шум в саду, не тревожьтесь, я имею обыкновение несколько раз обходить все с дозором. Возвращайтесь же — и прощайте.
— Прощайте.
Девушка заперла дверь тройным поворотом ключа. Дон Фернандо закутался в плащ, вышел из сада и небрежно затворил за собой калитку, считая бесполезным принимать меры предосторожности, так как скоро он должен был идти с дозором. Кроме того, с этой стороны он нападения не ожидал.
Прошло полчаса. Филипп с нетерпением ждал, чтобы дверь доньи Хуаны отворилась, но его ожидание было обмануто, ничто не пошевелилось, дверь оставалась заперта, и скоро огонь погас. Девушка думала, что флибустьер давно ушел. Филипп безропотно вздохнул и вернулся в боскет, где нашел Питриана, все так же стоявшего на карауле, но начинавшего серьезно тревожиться таким продолжительным пребыванием в неприятельской крепости. Действительно, неосторожности или какой-нибудь случайности было достаточно, чтобы выдать троих флибустьеров, и тогда они погибли бы.
Так как Филипп обещал кавалеру, он остался в боскете, не желая удалиться до его возвращения.
— Маракайбо! — шептал он, — Гибралтар! Не в первый раз имена эти раздаются в моих ушах. О, моя возлюбленная Хуана! Если бы даже моя жизнь зависела от этого, я скоро соединюсь с тобой.
Как и все влюбленные во все времена, забыв о том довольно критическом положении, в котором он находился, молодой человек прислонился плечом к дереву, скрестил руки на груди, опустил голову и погрузился в одну из тех восхитительных любовных грез, перед которыми бледнеют все холодные реалии жизни. Кто знает, сколько времени продолжилось бы это восторженное состояние, если бы вдруг он не был грубо отозван с неба на землю неприятным ощущением, которое оказалось не чем иным, как рукой, тяжело опустившейся на его плечо, между тем как насмешливый голос проговорил ему на ухо:
— Вы спите, друг?
Филипп вздрогнул при звуках этого хорошо знакомого голоса и, быстро приподняв голову, сказал:
— Нет, я мечтаю.
— Хорошо. Но как ни восхитительны эти мечты, прервите их, надо уходить.
— Пошли, я готов.
— Вы не спрашиваете меня, что я сделал и откуда пришел?
— Что мне за дело!
— Как, что вам за дело? — вскричал кавалер с удивлением. — Уж не помешались ли вы?
— Нет, извините, — ответил Филипп в замешательстве. — Я не знаю, что говорю; напротив, для меня это очень важно.
— Прекрасно, вот теперь вы окончательно проснулись.
— О, совершенно, клянусь вам, и доказательством служит то, что мне любопытно узнать, что вы открыли.
— Признаюсь к своему стыду, что я ничего не открыл, кроме того, что остров сильно укреплен и гарнизон настороже, везде стоят часовые.
— Черт побери, — пробормотал молодой человек, — вы мне сообщаете неприятное известие.
— Знаю, но что же делать?
— И вы не открыли ни одного слабого места?
— Ни одного.
— Черт возьми!
— А вы что узнали?
— Ничего, невозможно было приблизиться настолько, чтобы расслышать хоть одно слово из их разговора.
— Стало быть, нам ничего не удалось добиться?
— Да, и, кажется, мы хорошо сделаем, если уберемся отсюда поскорее.
— Я и сам так думаю.
— Пойдемте же.
Они подошли к обрыву, в который спустились один за другим. Питриан замыкал шествие. Спуск оказался тем труднее, что обрыв был почти отвесный, и флибустьеры на каждом шагу рисковали сломать себе шею. Была даже минута, когда они, так сказать, висели между небом и землей, не будучи в состоянии ни подняться, ни слететь. Однако после поисков, продолжавшихся не менее двадцати минут, они сумели найти тропинку, по которой прежде поднялись до площадки на скале. Спуск продолжался, они потратили около часа, чтобы дойти до равнины. Отдохнув минуты три, они проскользнули в высокую траву и наконец добрались до берега моря, — к подножию скал, которые с этой стороны составляли неприступную стену около острова. Авантюристы начали подниматься на эти скалы. Скоро перед ними возникла трещина, по которой мог пройти только один человек. Тут Филипп остановился.
— Одно слово, кавалер, — сказал он.
— Говорите, — отвечал тот.
— Вы знаете, где пирога?
— Знаю.
— Узнаете вы то место, где мы находимся?
— Узнаю.
— Вы должны ехать!
— Один?
— Один.
— А вы?
— Я останусь с Питрианом. Вы отчитаетесь о нашей экспедиции совету через сорок восемь часов, не раньше, вы меня понимаете, не правда ли? Наши братья отправятся, и вы приведете их сюда.
— Приведу.
— Вы пристанете к берегу, когда увидите два зажженных фитиля.
— Хорошо.
— Я с помощью Питриана проложу дорогу, достаточно широкую для того, чтобы по ней могли пройти наши братья.
— Но если вас увидят и убьют?
— Как будет угодно Богу, — ответил Филипп просто.
— Милостивый государь, — торжественно произнес кавалер, протягивая ему руку, — пусть будет так, как вы желаете; я сожалею о соперничестве, разделяющем нас, но если я не могу вас любить, я восхищаюсь вами.
— Прощайте — вернее, до свидания через сорок восемь часов.
— Через сорок восемь часов, — ответил кавалер и ушел.
— Таким образом, что бы ни случилось, — прошептал Филипп, — я уверен, что моя возлюбленная Хуана уедет и, следовательно, будет вне опасности.
Питриан, которым Филипп так распорядился, не спросив даже его согласия, казался нисколько не удивленным этим поступком своего бывшего господина.
— Что мы теперь будем делать? — спросил он.
— Спать, — ответил Филипп, стараясь расположиться как можно удобнее среди скал.
— Хорошо, все-таки хоть сколько-нибудь поспим, — беззаботно сказал Питриан, укладываясь рядом с ним.
Через пять минут оба погрузились в глубокий сон.
XIV
Сан-Доминго
Прежде чем мы пойдем дальше, нам надо объяснить читателю, какой образ правления установили испанцы в Америке и какой системе следовали они в своих колониях после завоевания. В силу дара папы американские владения были собственностью короны; стало быть, страна принадлежала королю, и земли, занятые или испанцами, или туземцами, считались королевскими владениями. Король не признавал никаких прав, никаких привилегий, он брал подать со всего, он управлял посредством вице-короля. Вице-король начальствовал над армией, решал все военные вопросы, председательствовал в совете и назначал чиновников на вакантные места.
