Командующий Западной армией осадил жеребца у милого и веселого домика, в котором обитала милая и веселая вдовушка. Настолько милая, что маршал позволял себе несколько больше, чем положено жениху, к тому же влюбленному в невесту. Утром его принималась мучить совесть, к ночи она куда-то уходила, но сейчас был день, и Эмиль вспомнил о Беате, лишь когда она сделала ему реверанс.
— Монсеньор, — женщина лукаво улыбнулась, — я так боюсь обознаться.
— Мы что-нибудь придумаем, — пообещал маршал и взбежал по лестнице в «свой» мезонин.
Братья с хохотком обнялись, граф Лэкдеми был обозван пожирателем дельфинов и женихом, граф Савиньяк — гусебойцей и медвежьим приятелем. Лионель положил на стол флягу гаунасской можжевеловой и письмо, Эмиль на правах хозяина расставил стаканы и разлил пахнущую дымком настойку.
— Когда выехал?
— Утром пятого, гнать курьера не имело смысла. Про малыша ничего?
— Как в воду кану… Тьфу. Дай-ка мне по шее.
— Изволь. — Рука Ли за время разлуки легче не стала. — Да не сбудется! Письмо от матери, читать потом будешь. Как тут у тебя? На первый взгляд, все прилично, в лагере порядок, да и уныния я что-то не приметил. Оживаете?
— Не сглазь. Как…
— Всё потом. Я еще охрипнуть успею, тебе докладывая, но сперва хочу понять, что у вас тут и что тебе не нравится.
— А если что-то нравится?
— Есть и такое? — Лионель поднял стакан и чуть заметно усмехнулся. — Твое здоровье.
— Вот ты приехал… Пока мне это нравится, сейчас кормить буду. Итак, господин Прымпердор Севера, позвольте доложить. Общая численность армии сейчас почти сорок пять тысяч, больше трети — кавалерия, подробнее смотри вот те бумаги… Сначала было сорок, но подтянулась часть рассеявшихся после сражения и быстрого отступления, ну и подкрепления какие-никакие удалось наскрести. Мои генералы все при мне, из здешних Ариго, Шарли, Райнштайнер и Ансел. Жду Гирке, он запросто заменит хоть Давенпорта, хоть Маллэ, хоть Берка, такого на полк ставить — мотовство. Что бы тебе еще доложить? С припасами неплохо, перебоев не ожидаю. Слушай, что с тобой такое?
— В смысле? — удивился Ли.
— Сам не пойму, ладно, потом соображу. Вот что сильно пострадало, так это артиллерия. Половина осталась на Мельниковом лугу, чудо, что Вейзелю удалось утащить вторую половину, да еще кое-что бедняге Ариго пришлось бросить при бегстве от Эйвис.
— Вейзель здесь?
— В Марагоне. Вернется через пару дней. Мараги ополчение собрали, даже пушки где-то выискали, вот я его и отправил смотр провести. Заодно и Ульриха-Бертольда сплавил, теперь наслаждаемся тишиной.
— Ужас Виндблуме? Здесь он, что ли?
— Был здесь, — кивнул Эмиль, пытаясь понять, что же все-таки его смущает. — Хотя теперь его верней называть «Ужас Мельникова луга». Ну и «Ужас Западной армии» заодно. Слышал бы ты, как он нас костерит… Короче, наплел я старикану, что лишь его опыт воителя поможет превратить марагов в достойных солдат и поднять их воинский дух, и прочая, и прочая, и прочая… Ну и намекнул, что во Франциск-Вельде ожидается нечто непредвиденное и надо быть начеку. Барон поверил, взял шестопер, и нам стало хорошо. Про Бруно хочешь?
— Хочу.
— За гусаком остается численный перевес. В Мариенбурге и окрестностях не меньше шестидесяти тысяч, но они, похоже, никуда наступать не собираются. В Доннервальде — пятнадцать, и все это время дриксы укрепляли и без того сильную крепость. Мы стараемся за ними следить, они — за нами, но их дозоры — я тебе об этом писал? нет? — избегают стычек и сами в бой не лезут; вот это мне не нравится… Так, сейчас закусим.
— Ветчина, монсеньор! — весело объявил рэй Кальперадо, втаскивая в комнату объемистую корзину. — Масло, марагонский сыр, зелень… Хлеб теплый еще.
— Отлично, — одобрил Эмиль. — Адъютантам тоже взяли?
— Да, монсеньор.
— Тогда приятного аппетита. Кыш. — Эмиль сдернул прикрывавшее корзину полотно и потянул носом. — Помогай, если есть хочешь.
Снедь в два счета перекочевала на стол, и тут Эмиля осенило.
— Что у тебя с рукой?
— Ничего.
— Мне-то чего врать, ты же все левой делаешь.
— А… Вот ты о чем. Привык, пока был в Гаунау.
— Так и продолжай! А то если ты останешься, все запутаются.
— Особенно ночью? — Лет десять назад братец показал бы язык, сейчас ограничился ухмылкой. — Так вот, почему Бруно сидит тихо, я знаю. Более того, он, скорей всего, и дальше будет так сидеть. Умер кесарь, и в Эйнрехте началась заваруха, причем скверная на редкость. В Олларии, если до вас еще не дошло, тоже, так что призовем Райнштайнера и начнем думать.
— Ты, кстати, знаешь, кто теперь командор Горной марки вместо Вольфганга?
— Знаю. Я. Про старика-то что слышно?
— Отлеживается в своем имении. Надо бы ему написать, но руки не доходят… Значит, Бруно не до нас, зато нам сейчас будет до него!
— Осади. — Лионель принялся нарезать окорок. Левой. — Нам нужно заключить с Бруно перемирие, и чем скорее, тем лучше. Со мной приехал дружок Хайнриха, надеюсь, медведь объяснит гусаку, что и как.
— Ли, я понимаю, зачем перемирие дриксам, но нам?!
— Ты, верно, недослышал, в Олларии сейчас ничуть не лучше, чем в Эйнрехте. Слушай, пошли за Райнштайнером, и давай поедим наконец.
— Райнштайнер в отъезде, вернется ночью. Утром ты его получишь, но тут тебе не Надор. — В Олларии только новой заварухи не хватало, старых кому-то мало было! — Ли, чтобы заключить перемирие, нужно согласие не Рокэ, так Рудольфа.
— Спасибо, объяснил. — Лионель залпом допил свою настойку. — Есть у меня согласие, причем на многое. В общем, я сейчас и Рудольф, и Рокэ, и, как ты верно подметил, Леворукий. К тому же голодный, а следовательно, злой.
3
— Нам подходит только один дом, — подвела итог госпожа Арамона. — Зоя Гастаки хочет нам помогать, только ей, чтобы прийти, нужна…
— «Дурная смерть», — весело подсказала Арлетта. — Да, конечно, вы не можете это объяснить коменданту. Я все устрою, но, когда капитан Гастаки появится, вы меня с ней познакомите.
— Если вам так угодно.
Вдова сделала реверанс, явно собравшись уходить, однако Арлетту это не устраивало. Луиза Арамона графине понравилась сразу и так, как давно не нравилась ни одна женщина, но именно это мешало расспрашивать ее о младшей дочери. Будучи способна говорить об Арно лишь с Бертрамом и Рокэ, Арлетта не хотела лезть в симпатичную ей душу и не могла не лезть — уж больно высока была ставка.
— Луиза, — графиня решила быть честной, — я должна сказать вам три вещи. Я щурю глаза не потому, что я закатная тварь, а потому, что плохо вижу. Я не терплю праздного любопытства и стараюсь не проявлять его сама, но есть вещи, которые нужно понять, причем быстро. К несчастью, они связаны с вашей Люциллой. Для вас главное — ее гибель, а я чем дальше, тем больше убеждаюсь, что Оллария окончательно обезумела после смерти «королевы», в которую превратилась ваша дочь.
— Я пыталась об этом думать. — Госпожа Арамона, кажется, тоже предпочла откровенность. — Но я не успела ничего толком понять. Цилла захлебнулась, все исчезло, а потом я увидела небо и господина Савиньяка.
— А до? Очевидно, что королева ждала какого-то короля. Она его звала и на него рассчитывала. Люцилла оказалась достаточно сильна, чтобы удерживать голую тварь в ее меду, но прикончить или прогнать эту мерзость не могла. Одна. А если б их было двое? Если этот запоздавший король где-то есть, не сможет ли он затолкать мед вместе с содержимым в соты?
— Король не пришел. — Собеседница откинулась на спинку кресла, вспоминая свой нохский путь. — Я очень хорошо рассмотрела Альдо. Он опять хотел чужую корону, значит, своей у него не было. Еще я вроде бы видела Килеана-ур-Ломбаха. Он…
В распахнувшуюся дверь ужом, внезапно ставшим стрелой, влетел внук старика Понси. Промчавшись от порога до кресел у окна, он замер, раздувая ноздри и излучая укоризну. Молча.
— Я не пускала, — затараторила вбежавшая следом камеристка, — я господина корнета не пускала… я им говорила…
Арлетта с сомненьем взглянула на молодого человека. На «бесноватого» Понси-младший не походил, хоть и выглядел, мягко говоря, странновато.
— Идите, — велела служанке Арлетта. — Когда потребуется, я позвоню. Сударь, что все это значит? Не молчите, я не кардинал, в душах не читаю.
Понси насупился еще больше.
— Предательство! — провыл он, и Арлетта узнала голос, который слышала из кабинета Рудольфа. — Предательство вновь обожгло душу поэта, этот ожог не заживет никогда!.. А вы, вы, госпожа Арамона! Ужели вы допустите, чтобы ваша дочь навеки покрыла ваше имя позором, венчавшись тайком от родных?! Еще не поздно вернуть беглянку и предать растлителя суду…
— Кого? — не поверила своим ушам графиня.
