Пользуясь ежевечерними отлучками графа, Фошри стал постоянным кавалером графини Сабины, Когда они отправлялись в дальний конец парка, он нес за ней складной стульчик и зонтик. К тому же Фошри с его затейливым остроумием посредственного парижского борзописца весьма забавлял графиню и скоро сумел установить тот интимный тон, которому столь благоприятствует сельская жизнь. Сабина, словно переживая вторую молодость, охотно открывала душу своему шумливому и злоязычному собеседнику, полагая, что это ничем не грозит ее чести. Но порой, когда они оставались наедине, скрытые от остальных шпалерами кустов, смех внезапно замирал на устах, они обменивались глубокими, серьезными взглядами, казалось, они проникали друг другу в душу, понимали все без слов.
В пятницу пришлось к завтраку поставить еще один прибор. Приехал Теофиль Вено, которого г-жа Югон действительно пригласила еще зимой, встретив его у Мюффа. Он ластился, прикидывался добрячком, как и подобает человеку незначительному, и будто не замечал всеобщего, пожалуй, тревожного уважения. Когда ему удалось наконец стушеваться, он, грызя кусочки сахара, стал присматриваться к Дагне, который передавал Эстелле землянику, прислушался к речам Фошри, который рассказал анекдот, очень рассмешивший графиню. Поймав случайно чужой взгляд, он отвечал спокойной улыбкой. Встав из-за стола, он взял графа Мюффа под руку и увел в парк. Известно было о его огромном влиянии на графа Мюффа, особенно усилившемся после смерти старой, графини. Самые странные ходили слухи относительно почти магической власти бывшего поверенного над всем семейством Мюффа. Фошри, отлично понимая, что г-н Вено будет ему помехой, посвятил Жоржа и Дагне в тайну его благосостояния, — в свое время Вено выиграл порученный ему иезуитами крупный процесс; и, по словам журналиста, этот страшный господинчик со своей сальной слащавой мордочкой — весьма опасный субъект, замешанный во все грязные поповские делишки. Оба его слушателя расхохотались, считая, что старичок просто-напросто болван. Они не могли без смеха представить себе некоего таинственного Вено, Вено-великана, служащего орудием духовенства. Но когда в комнату вошел вместе со старичком граф Мюффа, неестественно бледный, с красными, словно заплаканными глазами, оба замолкли.
— Насчет грешников в аду толкуют, — насмешливо шепнул Фошри.
Расслышав эти слова, графиня Сабина медленно подняла голову, их взоры встретились, и они долго глядели друг на друга, словно стараясь проникнуть в чужую душу, прежде чем отважиться на решительный шаг.
По установившемуся обычаю, после завтрака все общество отправилось в дальний конец цветника, спускавшегося террасами к равнине. В воскресенье после полудня установилась на редкость мягкая погода. С утра, часов в десять, опасались дождя, но хотя небо не очистилось, оно словно истаяло в молочной дымке, роняя на землю светоносную пыль, всю пронизанную блекло-золотыми лучами. Тогда г-жа Югон предложила отправиться по гюмьерской дороге до Шу; для этого надо было спуститься с холма и выйти через боковую калитку из сада. Она любила ходить и для своих шестидесяти лет была очень подвижной. Впрочем, и гости заявили, что они прекрасно обойдутся без экипажа. Компания, разбившись на группы, добралась до деревянного мостика, перекинутого через Шу. Фошри и Дагне шли впереди с дамами Мюффа; граф и маркиз следовали за ними в обществе г-жи Югон; а Вандевр, с приличествующей случаю миной, проклиная в душе эту скучную прогулку, замыкал шествие, дымя сигарой. Г-н Вено, как всегда улыбающийся, то замедлял, то ускорял шаг, переходя от одной группы к другой, словно желая слышать все разговоры.
— А наш-то бедняжка Жорж в Орлеане! — твердила г-жа Югон. — Решил посоветоваться насчет своих мигреней с доктором Тавернье, который одряхлел и уже не ездит к пациентам… Да, да, вы еще не вставали, когда он отправился, семи не было. Впрочем, это его хоть немного развлечет.
Но вдруг, прервав свои сетования, она воскликнула:
— Смотрите-ка, почему они остановились у моста?
И в самом деле, Дагне и Фошри с дамами в нерешительности замерли на месте, не решаясь вступить на мостик, словно перед ними возникло какое-то препятствие. Однако путь был свободен.
— Да идите же, — крикнул им граф.
Но они не шелохнулись, стараясь разглядеть что-то надвигавшееся на них, чего не могли еще видеть остальные. Дорога, густо обсаженная тополями, делала здесь крутой поворот. Тем временем все явственнее становился глухой шум, стук колес, сопровождаемый взрывами смеха, щелканьем бича. И вдруг один за другим показались пять битком набитых экипажей, ослепляющих радугой дамских туалетов: голубых, розовых, палевых!
— Что это такое? — удивленно спросила г-жа Югон.
Потом поняла, вернее угадала, и возмутилась наглым вторжением на ее землю.
— Ах, значит, это та самая женщина! — пробормотала она. — Идите, идите же… Сделаем вид, что…
Но совет запоздал. Пять колясок, в которых разместилась Нана со своей компанией, отправлявшейся осматривать руины Шамонского аббатства, уже въехали на узенький деревянный мост. Фошри, Дагне и дамам Мюффа пришлось отступить, а г-жа Югон и прочно остановились, выстроившись в два ряда вдоль дороги. Настоящий парад! В экипажах умолк смех. Седоки, любопытствуя, оборачивались. Два клана мерили друг друга взглядом в глубокой тишине, нарушаемой лишь мерным топотом копыт. В первом экипаже величественно, точно герцогини, раскинулись Мария Блон и Татан Нене, чуть не задевая колеса своими раздувшимися, словно колокол, юбками, и обе смерили презрительным взглядом порядочных женщин, которые идут пешком. Вслед за ними Гага, занявшая своей особой всю скамейку, заслонила Ла Фалуаза, который тревожно высовывал из-под ее оборок только кончик носа. Позади них ехали Каролина Эке с Лабордетом, Люси Стюарт и Миньон с чадами; и замыкала кортеж коляска, в которой сидели Штейнер, Нана, а перед нею на откидной скамеечке устроился несчастный мальчуган Зизи, тесно прижав свои колени к ее коленкам.
— Это вон та, последняя? — спокойно обратилась графиня к Фошри, делая вид, что не узнает Нана.
Ей пришлось отступить на шаг, иначе ее задело бы колесом. Обе женщины обменялись взглядом, и этот мгновенный осмотр оказался достаточным для окончательного и бесповоротного приговора. Мужчины держались просто великолепно. Фошри и Дагне, от которых веяло холодом, притворились, что никого не узнают. Маркиз, боясь, как бы эти дамы не выкинули какую-нибудь шутку, сорвал травинку, и нервно растирал ее между пальцами. Один лишь Вандевр, стоявший и стороне, движением век приветствовал Люси, которая ответила ему мимолетной улыбкой.
— Берегитесь! — шепнул г-н Вено стоявшему рядом с ним графу.
А граф, потрясенный до глубины души, провожал взором улетавшее вдаль видение — видение Нана. Сабина лениво повернула голову и испытующе посмотрела на мужа. Тогда он уставился в землю, он не хотел слышать дробного конского топота, который, казалось, уносил с собой кровоточащие куски его сердца. Ему хотелось завыть от муки, он понял все, заметив жавшегося к юбкам Нана Жоржа. Мальчишка! Больше всего графа мучила мысль, что она предпочла ему какого-то мальчишку. Штейнер его ничуть не трогал. Но этот мальчишка!
Госпожа Югон сначала просто не узнала Жоржа. А он, когда коляска проезжала мимо, готов был спрыгнуть в реку, но Нана крепко прижала его коленками. Он сидел, оледенев, с бледным как полотно лицом. Он ни на кого не взглянул. Может быть, и они его не заметят.
— Господи боже мой! — вдруг воскликнула старая дама. — Да ведь с ней Жорж!
Экипажи умчались, но все еще не рассеялось чувство тягостной неловкости, неизбежной в тех случаях, когда знакомые люди, узнав друг друга, не считают нужным раскланяться. Эта щекотливая, хотя мимолетная встреча, казалось, длилась целую вечность. И колеса с задорным перестуком унесли в золотистые просторы свой груз продажных девок, взбудораженных вольным воздухом равнины; ветер трепал яркие оборки их юбок, снова раздался смех, девицы оборачивались, потешаясь над этими порядочными, которые торчат на краю дороги с перекошенными физиономиями. Нана успела даже разглядеть, что господа с минуту постояли в нерешительности, потом, даже не вступив на мост, повернули обратно. Г-жа Югон молча опиралась на подставленную ей руку графа Мюффа, и на лице ее была написана такая боль, что никто не посмел обратиться к ней со словами утешения.
— Скажите-ка, милочка, заметили вы Фошри или нет? — крикнула Нана, обращаясь к Люси, которая высунулась из переднего экипажа. — Видели, какую он рожу скорчил? Он мне еще заплатит за это… А Поль-то, Поль, этот щенок, которого я так баловала! Хоть бы головой кивнул… Вот уж действительно воспитанные люди!
И она устроила бурную сцену Штейнеру, который посмел заявить, что, по его мнению, мужчины вели себя вполне корректно. Значит, они не достойны даже простого поклона? Значит, любому хаму позволительно их оскорблять? Покорно благодарю, видно, он и сам тоже хорош; нет, это уж слишком. Женщине надо кланяться при любых обстоятельствах.
