и Славе за мою смерть. Это моё решение, и ты об этом знаешь. Я бы никогда не дался стражам, кроме как по собственной воле. Слава… Моя милая Рося! Не проходило и ночи, чтобы я не жалел о своей лжи и предательстве в твою сторону. Ты всегда была на моей стороне.… Уверен, так будет и во время казни. Наверное, ты в этом не признаешься, но не забывай — я всегда умел читать тебя по глазам.
Простите меня. Север, Рося, я причинил вам столько боли! И если бы вы знали, как это было тяжело, возможно, поняли бы меня, но сейчас… Сейчас я снова вынужден играть на ваших чувствах ко мне: на тех, что есть, и тех, которые когда-то были. Две просьбы. Надеюсь, не откажете смертнику? Первое — защищайте друг друга. Я не хочу видеть ваши души по ту сторону ещё как минимум целую сотню лет. Второе… не менее невыполнимое — спасите мою сестрёнку. Спасите Вету. Сделайте то, на что у меня сделать смелости не хватило — встаньте против королевы. Она не всемогуща. У неё, как и у всех нас, есть слабые стороны».
Кирилл делает паузу. Я знаю, что это не конец — чувствую сотнями мелкий вибраций под кожей. В ожидании открываю глаза, и, оказывается, Север уже сделал то же самое. Мы глядим друг на друга неотрывно. Я представляю, как он нападает на меня и душит, как я перестаю сопротивляться и наконец умираю.
Но вместо этого Север прикусывает нижнюю губу, обнажая клыки, и кивает мне.
Он любил Кирилла слишком сильно, чтобы оставить невыполненным его предсмертное желание, даже если оно заключается в том, чтобы стать мне не приятелем, но союзником.
«Вы не представляете, насколько вы похожи. Полагаю, у меня всегда была слабость к сломленным, но не сломанным… Я люблю вас. Север: напоминай Гло и Филире, что они чудесные. Девочки частенько об этом забывают. Рося: когда найдёшь Вету, скажи, что я всегда буду рядом.
Удачи. И с Богом».
Север всё ещё смотрит на меня. Я киваю в ответ. И тогда, переворачивая наши ладони так, что моя оказывается снизу, он убирает свою руку, оставляя медальон, и произносит:
— К чёрту.
Глава 5
Вода не помогает. Не знаю, помогала ли она когда-либо вообще, или это было не более, чем самовнушение, но раньше казалось, будто вместе с утекающими в канализацию потоками уходили и неприятности предыдущего дня.
Надуманно. Как и то, что мне наконец удалось взять ситуацию под контроль. Стоит только реальному шансу что-то сделать замаячить на горизонте, как меня парализует; вещи становятся хуже, темнота сгущается, а у меня против неё лишь последняя спичка в коробке, и та с надломом.
Кирилл, Валентин и Марья мертвы, как и ещё десяток тех, чьи имена мне не знакомы. Люди встают друг против друга, не осознавая, за что именно они борются. Ваня пропал после битвы перед штабом и до сих пор не выходит на связь. Влас потерял столько сил, что сейчас больше похож на свою копию, прогнанную через сканер и распечатанную заново, и всё же он работает с прибывшими членами Совета и союзниками над восстановлением призмы, делая вид, что каждый шаг и каждое действие не даётся ему с непосильным трудом. Лия вздрагивает каждый раз, когда кто-то начинает слишком громко говорить. К Лене вернулась страшная мигрень, из-за которой она не спит уже неясно какие по счёту сутки. Даня выкинул краски и все свои наброски после того, как взял кисть в руки и понял, что дрожь никуда не делась. Дмитрий пытается пережить потерю лучшего друга, полностью погрузившись в работу и, — иногда, когда мама не видит, — алкоголь. Тётя Аня пьёт вместе с ним, а потом идёт на улицу и пытается найти хоть кого-нибудь, на ком можно будет выплеснуть всё накопившееся.
Я запрокидываю голову, позволяя сильному водному напору бить прямо в лицо. Самое странное и самое страшное во всём этом — факт моего кристального спокойствия и мраморной холодности. Когда умерла едва знакомая мне Марья, я невольно выпала из жизни на несколько дней, я лелеяла своё горе, оно окутывало меня как тёплое одеяло. Тут же не стало лучшего друга и крёстного папы, а я… нет. Разумеется, я чувствую что-то, но это другое. Смерть Марьи была ножевым ранением. Это резало меня в самом начале и заставляло страдать в процессе, но в конце остался лишь шрам. Боли больше не было — только сожаление. Смерти Валентина и Кирилла — ампутация обеих нижних конечностей. С таким невозможно свыкнуться. Мозг никогда не позволит мне осознать отсутствие чего-то настолько важного.
Я не горюю только потому, что всё ещё надеюсь увидеть знакомую рыжую шевелюру и грязно-жёлтый твидовый пиджак в коридоре за поворотом.
Я выключаю воду, провожу ладонями по лицу и волосам. Взгляд скользит по собственному телу и останавливается на шраме, обнимающем бок. Рану от оружия оборотня пришлось зашивать, а это — вмешательство иного вида, поэтому клятва хоть и помогла тканям восстановиться, но лишить меня пожизненного напоминания о произошедшем уже не смогла.
Шрам зигзагообразный и выпуклый. Я касаюсь его подушечкой указательного пальца. Прошло трое суток, а боль всё ещё пульсирует где-то в моих нервных клетках. Но воспоминания — лишь иллюзия, напоминание. Они исчезают так же быстро, как и появляются.
Воспоминания — не проблема. Проблема — ядовитое чувство, таящееся где-то под рёбрами и иногда распускающееся огненным цветком. Оно заставляет меня задыхаться. Теперь я понимаю, зачем Марсель делает то, что делает. Когда настоящая физическая боль выходит на передний план, душевная утихает, не в состоянии ей противостоять. Жаль, что эффект у подобного действия временный, и когда раны на коже затягиваются, те, что не существуют, снова начинают кровоточить.
Я хватаюсь за занавеску и дёргаю в сторону, когда раздаётся короткий стук.
— Занято, — отвечаю я. — Ещё пара минут.
— Слав, — за дверью — Марк. — Ваня пришёл.
Я выпрыгиваю из ванной и едва не падаю на колени, скользя по холодному кафельному полу. Наскоро одеваюсь, не думая о том, что на сухое тело это сделать было бы гораздо проще, и вылетаю из наполненного горячим паром помещения, лишь чудом не сталкиваясь с Марком в дверях.
Мы идём по коридору, спускаемся по лестнице. Иногда я всё ещё слышу гул, исходящий от стен. Они кричат голосами моих друзей и моим собственным, угасающим до зловещего шёпота.
В общей гостиной много народа. Я уже была
