— Я знаю, — мрачно ответил Кардинал. — Поставь там, где я сказал, самых рослых, заметных и устрашающих из твоих агентов. Пусть не скрываются, пусть торчат посередине вестибюлей и залов ожидания так, чтобы все их видели и понимали, что они кого-то разыскивают. Если наш объект выберется на разведку, чтобы определить пути отхода, то я хочу, чтобы он знал — его ищут. Может быть, так мы заставим его еще какое-то время оставаться в городе. Других вариантов все равно нет.
Он помолчал.
— Но самое главное сейчас — это Гронский. Наблюдение и готовность к мгновенному оперативному реагированию, как только он начнет действовать. Возможно, он и обратится ко мне за поддержкой, но вероятнее что нет, так что будем надеяться на нашу разведку и ждать. У меня все.
Когда пятеро вышли из кабинета, Кардинал подошел к большому окну из толстого дымчатого стекла и посмотрел на погруженный в сумерки город. Вид напомнил ему интерактивную картину, на которой сменяются времена суток, но все остальное остается прежним, и даже машины и мелкие фигурки пешеходов передвигаются с одинаковой скоростью и по одним и тем же маршрутам.
Удивительно, как прихотливо выстраивает свои запутанные сюжеты судьба. Разве мог он предположить, К чему приведет оформленная чуть больше двадцати лет назад опека над долговязым молчаливым юношей, внезапно оставшимся сиротой? Его воспитанник и ученик, затем прекрасный агент — Кардинал нисколько не лукавил, когда называл его одним из лучших среди всех, кто когда-либо на него работал; потом этот катастрофический срыв, который, казалось, поставил точку в их отношениях, и вот теперь — возвращение, давшее начало, вероятно, самой важной в карьере Кардинала миссии. Миссии, могущей изменить мир.
А если бы он тогда отказался?
Кардинал покачал головой. Лишь ему одному были известны обстоятельства того давнего опекунства, но даже он не знал причин, по которым оно состоялось. Кардинал никогда не был знаком ни с отцом Гронского, ни вообще с кем бы то ни было из членов его семьи. Он даже не слышал об их существовании до того момента, как один из его ключевых, но при этом совершенно анонимных заказчиков не высказал в очередном письме этой странной просьбы: оформить опеку над осиротевшим подростком. К письму прилагалась подробная информация о семье и указание суммы, которая намного превосходила ту, что можно было ожидать в качестве оплаты за выполнение подобной услуги. И Кардинал согласился. В конце концов, не было ничего сложного в том, чтобы пару лет побыть опекуном у вполне самостоятельного молодого человека. Но он и предположить не мог, какими глубокими и доверительными станут их отношения, во что они разовьются, и что в итоге, через двадцать два года принятое тогда решение обернется возможностью обрести истинный Священный Грааль, в котором слились воедино достижения алхимической науки и зловещей кровавой магии.
Но как это ни парадоксально, главным препятствием на пути обретения Грааля мог стать как раз тот, кто открыл этот путь. Кардинал ни секунды не сомневался в том, что Гронский будет и дальше самостоятельно распутывать клубок древних загадок, и что когда он настигнет Некроманта, то менее всего будет думать о соблюдении сегодняшних обязательств. Вероятнее всего, он просто убьет старого упыря, возможно, теми же самыми пулями, что получил сегодня от Кардинала, а потом уничтожит и манускрипт, и все запасы ассиратума, если таковые обнаружит. Все эти сегодняшние ритуалы с рукопожатиями и обещаниями только укрепили Кардинала в уверенности, что его бывший воспитанник будет действовать на свое усмотрение, и интересы Кардинала будут заботить Гронского в последнюю очередь.
Что ж, он это предвидел. Специально подготовленные патроны помогут Гронскому выжить, если вновь придется столкнуться с врагами, подобными тому, что встретился на заброшенном заводе. Это гарантирует высокую вероятность успешного выполнения миссии. А соблюдение интересов Кардинала обеспечит круглосуточное наблюдение и контроль перемещений Гронского, так что каждый необычный маршрут будет немедленно отслеживаться, фиксироваться, и, чем ближе он станет подбираться к своей цели, тем ближе к самому Гронскому будут находиться бойцы Кардинала, чтобы в решающий момент на только уберечь манускрипт, но и не дать уничтожить самого Некроманта. Без него могут оказаться бесполезны и книга, и эликсир.
«Прости, Родион, — подумал Кардинал. — Придется тебе отложить свою вендетту до лучших времен».
Он посмотрел в окно и улыбнулся дождю и сумраку.
* * *
Этот город никогда не спит. Глубокой ночью он порой проваливается в тяжелое темное забытье, вздрагивая от тягучих кошмаров, а днем дремлет вполглаза, и тогда сознание его бродит в тусклых серых сумерках, подобно человеку, измученному бесконечной бессонницей. В потемневших от времени старинных домах светятся редкие грязно-желтые окна; но за непроницаемой чернотой тех, где свет не горит, нет места спокойному сну, и обитатели каменных склепов тяжело дышат, придавленные наваливающимся на город низким небом и вечным холодным дождем. Да, этот город никогда не спит, но и не бодрствует; он замер на тонкой грани бытия между сном и явью, и жутковатые порождения сумрачной дремоты неотличимы в нем от реальности.
Сильный ветер хлещет тяжелым дождем в окно, налетает, стучится раз за разом, и это неприятно напоминает осмысленное поведение какого-то живого существа, выскакивающего из мрака ночи и бьющегося о стекло в стремлении ворваться в дом. Лихорадочно болтающийся на ветру уличный фонарь, как зеркальный шар под потолком инфернального дискоклуба, порождает множество дергающихся в ломаном танце причудливых теней, и, когда я смотрю на террасу, время от времени мне кажется, что там кто-то стоит, то проявляясь на мгновение, то снова исчезая среди дикой пляски тьмы и дождя.
Мне неуютно и тревожно. А еще не отделаться от ощущения, что я не один в квартире: отвратительное, параноидальное чувство, которое при всей своей бессмысленности запросто может лишить сна и помешать выключить настольную лампу перед тем, как ложиться в постель.
Это просто хроническое недосыпание, дружище, говорю я себе. А еще усталость, переутомление, ну и ожидание неизбежного наблюдения со стороны людей Кардинала. В том, что теперь каждый мой шаг будет внимательно отслеживаться, я не сомневаюсь.
В общем-то, это справедливо. Я не собираюсь отдавать ему манускрипт и эликсир, а он попробует помешать мне убить Некроманта. Наши сегодняшние обещания и рукопожатия имели только одно значение: Кардинал действительно поможет мне при необходимости всеми своими ресурсами, а я, как и обещал, продолжу свои поиски… Но когда они завершатся, каждый постарается взять себе все и не отдать ничего другому.
Оседлавший ветер дождь бьется в стекло все сильнее и яростнее. Я думаю о Кристине. Она нужна мне. Пожалуй, я бы променял магические патроны Кардинала на то, чтобы она была сейчас здесь, со мной. Последнее время в мутной от недосыпания голове клубится какой-то серый туман бессвязных мыслей, тревожных чувств и ощущений, в которых я не могу толком разобраться, но я знаю, что рядом с Кристиной туман растает, голова прояснится, и я снова смогу думать, жить и свободно дышать светлым воздухом, а не стылой влажной дымкой, пропитанной бессонницей, табаком и алкоголем. Может быть, она сможет подсказать мне, кто так быстро отреагировал на разговор Кардинала и Галачьянца и дал последнему спасительный эликсир для его дочери. А может быть, мой прояснившийся рассудок сам найдет ответ на этот вопрос, а заодно еще и на несколько других, которые последнее время не идут у меня из головы.
«„Rubeus vinculum“ „венецианского списка“. Скверная школьная латынь. Очевидно, что автор книги был сведущ в герменевтике, каббале, алхимии и других эзотерических науках, однако уровень владения латынью оставляет желать лучшего. Странно: латынь основной язык ученых того времени. Глубина мыслей в тексте не соответствует более чем скромному мастерству построения фразы».
«Леди Вивиен переписывала „Красные цепи“ и потом отдала писцу копию, а не оригинал. Зачем? Скрыть последнюю главу можно было, просто удалив листы. Не хотела рисковать единственным экземпляром? Чтобы не портить книгу? Она могла бы не отдавать вовсе, а переписывать дальше самостоятельно. Фактор времени?»
Скверная латынь. Немыслимо, чтобы лорд Валентайн плохо владел языком, на котором написано абсолютное большинство научных трудов того времени. Тогда в чем причина? Может быть, при переписывании леди Вивиен не следовала строго тексту, а просто пересказывала содержание своими словами, пропуская сложные для ее понимания места. Но зачем понадобилось бы леди искажать изначальный текст? Или это тоже было частью ее замысла, вызванного желанием максимально затруднить поиск рецепта приготовления ассиратума будущим читателям?
