— Составите мне компанию?
Гронский, поколебавшись, отрицательно покачал головой. Алина тоже отказалась.
— Спасибо, но я все-таки надеюсь добраться сегодня до работы.
— А я, пожалуй, выпью.
Кардинал плеснул в тяжелый стеклянный бокал немного дымного напитка и сел обратно в кресло.
— Не уверен, что мой рассказ будет так же интересен и полезен, как твой, Родион, — начал Кардинал, — но мы договорились о том, что ответим на вопросы друг друга, так что откровенность за откровенность. Ты хотел узнать о моей встрече с Галачьянцем в прошлом году? Ну так слушай.
Он пригласил меня к себе примерно в конце ноября, почти ровно год назад. Сказал, что дело очень важное, не терпящее отлагательств и что только я могу ему помочь. Мы сидели вдвоем в его большом каминном зале, и он очень долго молчал, не решаясь начать разговор. Я знаю Германа достаточно давно, и, хотя мы никогда не были приятелями, мне приходилось видеть его и в горе, и в радости, но таким подавленным и встревоженным я не видел его никогда. Он был похож на старого обеспокоенного грача: то сидел, то вставал и расхаживал по залу, высокий, сутулый, черный, чуть покачиваясь вперед, словно пытался разглядеть что-то у себя под ногами. Наконец он остановился и спросил:
— Ты знаешь, что моя дочь умирает?
— Да, — ответил я.
Кто же об этом не знал?
— Ничего не помогает, — сказал он. — Ничего. Ни врачи, ни лекарства. Вчера мне сказали, что счет идет на недели, а может быть, и на дни.
Я молчал. Он сел и уставился на меня глубоко запавшими черными глазами.
— Можешь сделать для меня кое-что?
— Говори.
— Это прозвучит очень странно, но я хочу, чтобы ты нашел для меня одного человека. Здесь, в городе. Мне не известно о нем ничего, даже имени, которым он может себя сейчас называть. Я только знаю, что он живет тут очень-очень долго, возможно, сто лет, а может быть, и больше. У него есть то, что может спасти мою дочь.
Ты знаешь, Родион, что я не люблю недосказанности, особенно в том, что касается работы. Поэтому естественно, что я попросил Галачьянца объяснить его действительно более чем странную просьбу, сказав, что мне нужно знать все подробности и детали того дела, которым я, возможно, займусь. Он снова замолчал, опять поднялся из кресла и стал расхаживать взад и вперед, пока наконец не уселся обратно и начал рассказывать.
Семейные легенды — удивительная вещь. Иногда рассказанные прабабкой случайные истории, которые все считают небылицами безграмотной старухи, могут таить в себе такие глубины бесценного знания, что и вообразить сложно. Сейчас уже мало кто может их вспомнить, и предания, передававшиеся как драгоценное родовое наследие из поколения в поколение, забываются и исчезают из этого мира, вымываемые из памяти людей шумным и мутным информационным потоком, подобно тому, как запруженная современными плотинами электростанций река с ревом сносит старинные церкви и древние кладбища. Но Герман Андреевич Галачьянц помнил свои семейные легенды и, когда не осталось никаких шансов на спасение единственной дочери, обратился к ним, как к последней надежде.
Дед Галачьянца в смутные годы русской революции был красным комиссаром. Он командовал специальным карательным отрядом Петроградской Чека, и на его руках было столько крови, что, вздумай он их помыть в Неве, она бы покраснела от Ладоги и до самого Финского залива. Умер он уже наполовину выжившим из ума глубоким стариком, которого медленно убивал рак, и думаю, что не раз и не два бывший начальник расстрельной команды пожалел о том, что не может пустить себе пулю в затылок так же, как сам он проделывал это сотни раз с теми, кто попадал под тяжелую и горячую руку пролетарского гнева. Вот тогда, практически на смертном одре, мучительно выкашливая вместе с гнилой кровью остатки почерневших легких, он и рассказал своему внуку историю о бессмертном докторе Мазерсе. По его словам, в первые годы большевистского террора в подвалах штаба Чека в доме на Гороховой улице находилась тайная лаборатория, где этот самый доктор со своими подручными кромсал на куски несчастных жертв, которых исправно поставляла ему карающая машина революции, и делал из их крови и плоти некий эликсир для вождей новой диктатуры в Смольном и в Москве. В рассказе старика было много чудовищных подробностей, среди которых уже трудно различить правду и вымысел. Он говорил про дьявольскую ассистентку доктора Мазерса, затянутую с ног до головы в черную кожу, которая насиловала едва ли не до смерти пленных обоего пола, а потом лично отрубала им головы или перерезала горло и жадно пила хлеставшую кровь. Про то, что сам доктор постоянно ходил по своему подвалу в кожаном фартуке и высоких сапогах, потому что кровь пенилась и плескалась у него под ногами. Про еще одного помощника Мазерса, огромного, молчаливого, звероподобного, который выслеживал и настигал жертв в лабиринтах городских дворов. А еще про то, как однажды один бывший офицер, захваченный боевиками старого Галачьянца и приведенный на кровавую расправу к Мазерсу, сумел обезоружить конвой и всадить в грудь доктора несколько пуль из нагана и штык от винтовки, что не причинило тому совершенно никакого вреда. Как бы то ни было, главным в этих рассказах был сам факт существования этого изуверского доктора, его реальное или мнимое бессмертие и то, что он владел тайной создания эликсира, исцеляющего любую болезнь и дарующего бесконечно долгую жизнь.
Старый большевик рассказал об этом своему внуку в надежде, что тот отыщет доктора Мазерса и раздобудет снадобье, способное победить пожирающий легкие рак. Он очень не хотел умирать и последнее дыхание испустил, объятый смертельным ужасом, не без оснований полагая, что за порогом земного существования его ждет не очень-то теплый прием. И вот теперь, спустя много лет, с просьбой разыскать этого инфернального врачевателя ко мне обратился Галачьянц, цепляющийся за кровавую легенду, как за последнюю надежду для своей дочери.
— И что ты ему ответил на это?
— Я согласился. Герман был уверен, и мы теперь знаем, не без оснований, что старый упырь не покинул город, а по-прежнему скрывается где-то в трущобах, храня мрачную тайну вечной жизни. Конечно, к этому можно было отнестись как к горячечным галлюцинациям выжившего из ума старика, которого перед смертью мучают страшные и кровавые видения, питаемые тяжелыми воспоминаниями. Или как к отчаянному бреду отца, доведенного до исступления осознанием скорой и неизбежной смерти своей дочери: в самом деле, было жутковато слышать просьбу найти бессмертного доктора и чудодейственный эликсир от человека, который своим умом и железной волей создал одну из крупнейших бизнес-империй страны. Но в отличие от ограниченного в суждениях большинства наших современников, полагающих себя более просвещенными, чем их предки, лишь на том основании, что умеют вертеть руль автомобиля и тыкать пальцами в экран телефона или планшета, набирая безграмотные сообщения, я серьезно отношусь к вещам подобного рода. К тому же некоторые исторические факты позволяли предположить, что в рассказе Галачьянца может быть весомая доля истины.
— Какие факты? — поинтересовалась Алина.
— Вы слышали что-нибудь об ученом по фамилии Богданов? Нет? Ну как же так, Алина Сергеевна, дипломированный специалист, кандидат наук, а не в курсе работ одного из самых интересных исследователей человеческого организма первой четверти прошлого века.
— Не ехидничайте.
— И не собирался. Увы, но я и не ожидал другого ответа. Как правило, все самое яркое и необычное в мире науки быстро становится объектом умолчания. По разным причинам: порой потому, что определенные силы берут под свой контроль исследования в некоторых областях, вслух объявляя об их несостоятельности, — так было, например, с оккультным отделом КГБ, занимавшимся изысканиями в таких сферах, существование которых напрочь отвергалось материалистическим мировоззрением. Но чаще умолчание связано с тем, что посредственности неприятно напоминание о гениальных прорывах человеческой мысли, на фоне которых унылое большинство выглядит еще более жалким. Переломные моменты истории — время ярких личностей. Во времена стабильности бал правит обыватель.
Александр Богданов в двадцатые годы занимался исследованиями крови. Интересно то, что исследования эти власти признали столь важными, что в Москве был создан Институт переливания крови, директором которого и стал Богданов вплоть до своей загадочной смерти в 1928 году. Еще до революции он слушал лекции Штайнера по оккультизму, а в 1908 году написал роман — так себе, фантастика про марсиан, самое интересное в котором — это детально описанная операция по омоложению организма путем переливания крови от одного человека к другому. Сейчас я думаю, что такой неожиданный интерес к работам Богданова возник после того, как доктор Мазерс вместе со своими помощниками вдруг исчез из подвальной лаборатории и из поля зрения новой власти — внезапно и без объяснения причин. Дед Галачьянца рассказывал, что его долго и безуспешно искали, а в сам подвал невозможно было войти, и его в итоге пришлось замуровать — такой там был тяжелый дух от пролитой крови, распотрошенных тел и сгустившегося в воздухе предсмертного ужаса.
