А вот из носовых отсеков приходят тревожные вести: у людей появились первые признаки кессонной болезни.
Что же там происходило?
При всплытии лодки, как я уже указывал, дифферент на нос резко возрастал.
- Все в первый отсек, и живо! Задраить дверь! - скомандовал старший лейтенант Шапаренко.
Это приказание было отдано своевременно: во втором отсеке началось невероятное. Вначале сдвинулись койки, потом заскользил по мокрой палубе опрокинутый стол, и к носовой переборке с грохотом полетело все, что размещалось в этом жилом помещении. Из трюма выплеснулась вода, бурным потоком она окатила груду обломков, взметнулась по переборке вверх и хлынула через торпедогрузочную горловину в первый отсек. Этого никто не ожидал. Но Крошкин и Бабошин все же успели, хотя и с трудом, захлопнуть крышку горловины и накинуть барашки.
Как только лодка оторвалась от грунта, дифферент стал отходить. Вскоре почувствовалась легкая качка, и все поняли: лодка всплыла. Начались дружеские объятия.
Но радость тринадцати оказалась непродолжительной. Огромное давление в носовых отсеках, равное пару в котлах{33}, начало быстро падать. Это явилось для нас неожиданным. Ведь отсеки были загерметизированы{34}. Правда, через какое-то время утечка воздуха резко уменьшилась. Давление стало 1,5-2 атмосферы. Очень важно, чтобы оно хоть теперь снижалось как можно медленнее.
Кессонная болезнь... Людей пронизывала страшная боль, особенно нестерпима она была в суставах ног и рук. Голова разрывалась на части, в глазах мутилось. Матросы и старшины один за другим, теряя сознание, безжизненно валились на палубу. На ногах удержались только трое: Пухов, Доможирский и Бабошин.
Георгий Бабошин - спортсмен, он выбрал правильный путь борьбы с недугом: превозмогая адскую боль, делал движения ногами, руками, туловищем и головой. Выполнял упражнения физзарядки. Матрос выстоял до конца. Ему хватило сил и выдержки для того, чтобы в течение трех часов постепенно снимать избыточное давление в аварийных отсеках. Вместе с Пуховым и Доможирским он успевал помогать ослабевшим товарищам, давал им вдыхать кислород, подбадривал их добрым словом, шуткой.
* * *
Подводная лодка все дальше и дальше отходит от берегов, занятых фашистами. Все опасности теперь кажутся позади. Но состояние тринадцати не дает нам покоя. Подходит время, когда двери носовых отсеков можно открыть. Дав указание вахтенному офицеру, я спускаюсь вниз.
Подхожу к переборке, отделяющей третий отсек от первых двух. Дверь еще не открыта. Что там, за этой крепкой броней? Как чувствуют себя матросы, выдержавшие ожесточенную схватку и находящиеся вот уже 22 часа (из них 15 в аварийной обстановке) в наглухо задраенном помещении?
Замечаю движение кремальеры на двери. Угадываю слабость того, кто пытается привести механизм в действие. Берусь за рычаг и распахиваю дверь. Передо мной Бабошин. Успеваю подхватить матроса на руки, прижимаю его к груди и не совсем по-уставному спрашиваю:
- Ну как, дорогой? Жив?
Светло-карие глаза Бабошина кажутся мне большими-большими, лицо осунувшимся.
- Все в порядке! - отвечает матрос слабым, глухим голосом.
- Отведите в теплый отсек! - приказываю матросам, собравшимся у двери для помощи товарищам.
- Я сам,- говорит Жора (так ласково его называли в команде).
Придерживаясь за стенку, он начинает шагать. К нему пристраивается моторист Певко. Они идут в обнимку - два земляка-харьковчанина.
Появляются мичман Пухов и старшина 2-й статьи Доможирский, матросы подхватывают их на руки.
Захожу во второй отсек. Картина жуткая: разбросаны койки, настил, подушки, матрасы, личные вещи. Стол разбит в щепы. Все это последствия дифферента.
Вблизи носовой переборки лежат люди. Они неподвижны, но в них теплится жизнь.
- Прикажите перенести всех в теплые помещения. Раздеть, растереть спиртом и одеть в сухое,- обращаюсь я к старпому и военфельдшеру.
Экипаж проявил самую искреннюю заботу о тринадцати. Их встретили как героев, старались помочь, кто чем мог. Офицеры предоставили им свои каюты, но их у нас мало, поэтому основной состав был размещен в отсеках - сухих и теплых. Матросы и старшины отдавали товарищам сухое белье, одеяла, уступали лучшие койки.
Ну а уж когда военфельдшер начал растирать и массажировать пострадавших, помощников набежало хоть отбавляй. Конечно, это была не материнская ласка, но дружба, свойственная морякам. Тут шли в ход прибаутки, соленая шутка, подначка.
* * *
Экипаж самоотверженно трудится: пополняет запасы воздуха, приводит в боевое положение торпеды, наводит порядок в аккумуляторных ямах... И конечно же, ухаживает за больными. Они постепенно оживают, все, кроме одного: матрос Егоров не приходит в сознание. Он лежит в моей каюте. Я часто спускаюсь к нему. Юноша тяжело дышит и мечется на узкой койке. Кладу свою холодную руку на его горячий лоб; не знаю, приносит ли это ему облегчение.
В носовые отсеки отправляется аварийная партия. В ее составе инженер-механик Мартынов, командир отделения трюмных старшина 2-й статьи Николай Шубин, матросы Константин Бакалов, Иван Поченков и Борис Егунов. Их обеспечивают старшина группы трюмных мичман Василий Леднев, трюмный Георгий Гринченко, электрики Николай Лунин и Илья Комаров, находящиеся в центральном посту. Общее руководство осуществляет старший инженер-механик.
Аварийная партия наводит во втором отсеке должный порядок, а затем задраивает переборку, надувает помещение воздухом высокого давления и приступает к ликвидации течи. В условиях небольшой глубины задача эта оказалась не такой уж сложной. Примерно через час корпус лодки был герметизирован, и ни одна капля воды внутрь не просачивалась.
Проходит день, и снова наступает короткая ночь. Лодка полным ходом спешит в базу.
После тревог и волнений не мешало бы отдохнуть, а сна нет и нет. Прикидываю в уме схему отчета о боевом походе. У нас на бригаде сложился такой порядок: комбриг собирает командиров лодок на совещание, и командир, вернувшийся из похода, докладывает о своих действиях, о боевых столкновениях лодки с противником. Участники совещания чувствуют себя равными, свободно обсуждают вопросы тактики, делают критические замечания, разбирают возможные варианты выхода в атаку или уклонения от противолодочных сил. Польза таких совещаний очевидна. Не сомневаюсь, что и наш опыт борьбы за живучесть представит интерес.
Прежде всего, думал я, необходимо сказать, что экипаж "Л-20" выдержал беспрецедентный в истории подводного плавания экзамен. Не было случая, чтобы подводная лодка могла самостоятельно всплыть, выйти из крайне тяжелого положения, в каком оказались мы. Нечто похожее произошло с английской лодкой "Тетис", имевшей примерно такое же водоизмещение. На ней оказались затопленными тоже два носовых отсека. Но она затонула еще до войны, в мирное время, на глубине всего лишь 40- 45 метров, и ей оказывали помощь многочисленные силы и средства флота. И все же "Тетис" спасти не удалось - она погибла почти со всем экипажем (из ста трех человек спаслись только четыре, они вышли с кислородными приборами через спасательную камеру и всплыли на поверхность){35}. У нас же все оказалось во всех отношениях сложнее и тяжелее, и самой страшной, труднопреодолимой была глубина, превышающая предельную. Да и все прочие условия несравнимы: поблизости чужие берега, рядом атакующий противник, невозможность сообщить командованию о помощи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
