«Ну же…» Хаста обшаривал взглядом широкие пояса толпившихся у храмовых ворот арьев. Не может быть, чтобы никто из них не принес солнцеликому золота… Всякому известно: «И простер он длань над одним, и благословил десяток – дающему щедро вернется сторицей».
А вот и он, щедрый даритель… Хаста удовлетворенно остановил взгляд на увесистом кожаном мешочке, свисавшем с пояса у богато одетого торговца, судя по одежде мехами. «Что ж, надеюсь, руки помнят…» Он начал протискиваться к дороге, не упуская из виду свой «ключ» от храмовых ворот.
«Вот сейчас…»
Он протиснулся чуть вперед торговца, аккурат за спину городскому стражнику, внимательно глядящему на дорогу.
– Эй, там, не наседать! – покрикивал тот, отодвигая древком копья самых ретивых зевак.
– Самое время, – прошептал Хаста, незаметно доставая маленький нож из острейшего обсидиана. А затем, будто оступившись, навалился на спину стражника.
– А ну пошел! – рявкнул тот, отпихивая его локтем.
Хаста, согнувшись, отлетел прямо на торговца. Одна его рука тут же схватила кошель и приподняла его, вторая умело чиркнула по шнуру.
– О, простите! – спеша исчезнуть с глаз долой, пробормотал Хаста.
– Глядите, идут!
Шествие приближалось. Седобородый, с осознанием важности своего дела, запускал ладонь в глубокую миску и щедро рассыпал жито перед богатыми носилками.
«Лишь бы теперь удалось… Да пребудет со мной Исварха в этом не совсем благопристойном, но столь нужном деле!»
Жрец из диких земель вновь запустил руку в миску, взмахнул ею – и в тот же миг Хаста повторил его движение. Золотые монеты из разрезанного кошеля со звоном покатились по плитам мостовой.
– Господь Солнце принял дары! Люди добрые, это все вам! – заорал Хаста.
И толпа множеством голосом подхватила его крик.
– Исварха принял дары!
Ошеломленный жрец остановился. Кустистые брови его вздыбились и сошлись на переносице. Перед ним, будто позабыв об остановившемся шествии, бушевала толпа, жаждущая заполучить истинные свидетельства щедрости Господа. Стража бросилась разгонять людской водоворот, впрочем не сильно усердствуя. Ведь только что каждый своими глазами видел, как обычное зерно обратилось в золото.
Но жреца, похоже, это чудо вовсе не порадовало. Он продолжал хмуриться, упрямо наклонив голову и сведя вместе указательные пальцы рук. И вдруг Хаста явственно услышал, как посреди синего небосвода, едва украшенного редкими облаками, пророкотал гром. По улице, вздымая полы одежды, пронесся порыв холодного ветра, и вдруг начало быстро темнеть. Небо над столицей прямо на глазах затягивалось тучами.
– Святое Солнце, это же облакопрогонник! – завороженно прошептал Хаста.
Слышать о таких чародеях ему доводилось, но вот наблюдать воочию – впервые. В другой раз он непременно остался бы поглядеть, чем все завершится. Однако сейчас для этого времени не было.
«Надеюсь, меня не поразит молния. И кто бы там ни сидел – пусть он будет добр ко мне…»
Улучив миг, когда задние носильщики отвернулись, чтобы гневно рявкнуть на очередного толкнувшего их бродягу, Хаста стремглав юркнул внутрь переносного шатра. И тут же торопливо зашептал:
– Умоляю, не гоните меня! Я прошу защиты…
Последние слова он не договорил. Объяснять что бы то ни было в шатре было некому. В синеватом сумраке пахло как в амбаре – спелым зерном и медом, громоздились какие-то корзины… А в середине на постаменте высилось удивительное изваяние. Огромные тяжелые груди, несомненно, указывали на то, что перед ним кормящая мать, – вот только почему грудей было четыре? Кроме того, у существа было два лица, обращенные в разные стороны, – одно светлое, цвета обожженной глины, другое совершенно черное. И хотя тело неведомой богини было изваяно очень тщательно, оба лица ее мало напоминали человеческие…
– Исварха всеславный, – не спуская глаз с обитательницы шатра, прошептал жрец. – Что это за диво?
Чем дольше он разглядывал ее, тем больше не по себе ему становилось. Грубые и даже смешные лики неизвестной богини казались созданными малым ребенком, но от них веяло такой мощью, будто сам этот ребенок обладал божественной силой. Слепые дырочки глаз пристально глядели вперед куда-то поверх головы Хасты, а лунообразная канавка рта зловеще и плотоядно улыбалась. Жрецу стало на миг так жутко, будто он ненароком влез в клетку к голодному хищнику, который и не чаял такой приятной неожиданности.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Повинуясь порыву, Хаста сжал перед собой руки и склонил голову перед грудастой богиней южан.
«Не гневайся на меня, о прекрасная, – мысленно обратился он к ее красному, менее пугающему лицу. – Да, я поступил дерзко, и что с того? Дерзость для мужчины куда простительнее, чем робость, ведь правда?»
Он поднял взгляд, и от сердца у него отлегло, невесть почему. Богиня по-прежнему улыбалась, но теперь улыбка ее показалась огнехранителю не радостно-плотоядной, а просто довольной.
Между тем на улице загромыхало по-настоящему. Раздался треск молнии и раскат грома – должно быть, ударило совсем близко – и нарастающий шелест ливня. Где-то послышался испуганный крик и шлепанье ног по лужам.
– Прочь, прочь! Разойдись! Освободите ворота! – донеслось издали.
Носильщики быстрым размеренным шагом двинулись в путь.
«Вот теперь я в самом деле дома», – выдохнул Хаста, услышав, как скрипят позади бронзовые петли и тяжеленные деревянные створки закрываются, отделяя храм от всего остального мира.
* * *
В личные покои святейшего Тулума никто не входил без особого дозволения. Всякий в храме знал, что дерзновенная попытка прервать труды и размышления верховного жреца будет пресечена быстро и неотвратимо, да так, что хозяин тайного чертога и не узнает о смерти наглеца. Знал об этом и Хаста, но ему, среди очень немногих, было известно и другое – как войти туда незаметно и безопасно.
Поднявшись по лестнице, скрытой от посторонних глаз в толстенной гранитной колонне, он очутился в тупике настолько мрачном, что его можно было принять за бессмысленную причуду строителя. Но воспитанник Тулума без промедления склонился перед глухой стеной и начал быстро ощупывать камни чуть ниже уровня колен.
– А вот и он, – прошептал Хаста, ощущая две едва заметные выемки, вставил в них большой и указательный пальцы, нащупал рычаг и отодвинул в сторону.
Каменная плита перед его носом повернулась. Рыжий жрец тут же проскользнул в образовавшийся лаз, и плита сразу встала на место.
Потайной вход вел в сердце святилища – место, куда пускали далеко не всех жрецов, не говоря уж о сторонних людях. Но сейчас тут, кажется, вообще никого не было. Хаста принюхался – в воздухе пахло нагретым маслом. Он подошел к столу, потрогал лампаду и кивнул. Значит, совсем недавно святейший Тулум был здесь.
Ну да, конечно, – наверняка он пошел встречать облакопрогонника. Хаста представил себе выражение лица диковинного гостя и хихикнул. Когда крытые носилки оказались во дворе, силачи-носильщики бережно поставили их перед широкой белокаменной лестницей, ведущей к входу в храм, и начали что-то быстро говорить предводителю. Выговор мешал Хасте понимать все, о чем те говорили. Уловил он лишь одно – носильщики жалуются, что перед воротами их ноша внезапно потяжелела. Ответ и без того раздраженного жреца прозвучал резко и недоверчиво, однако длинноволосые бородачи, вероятно, тоже не были просто слугами, и облакопрогонник не мог пренебречь их словами. Хаста услышал, как тот приближается, бормоча что-то себе под нос, как будто уговаривая Великую Мать не гневаться. «Сейчас или никогда, – подумал рыжий жрец. – Если меня поймают здесь – принесут в жертву, даже не вытаскивая наружу!»
– Будь ко мне снисходительна, – глядя на красный лик дикарской богини, умильно попросил он. – А я постараюсь быть тебе полезным…
Ему показалось, что ухмылка раскрашенного идола стала вдруг насмешливой. Хаста, не тратя больше времени, откинул расшитый ломаными линиями полог и стремглав бросился вбок, под высокое храмовое крыльцо. Как он отлично помнил, там находилась дверка, ведущая в хранилище факелов. Стража, которая набирала их отсюда каждый вечер, никогда не трудилась ее запирать. Вот и сейчас дверка была приоткрыта. Хаста заскочил, припер ее спиной, отдышался – погони, кажется, не было. «Обошлось», – промелькнуло у него в мыслях. Он без труда отпер лаз, ведущий в храмовые мастерские, – и вот теперь находился в сердце храма Исвархи.
