в Лондон.
— Ты... действительно позволишь мне вернуться одной?
— Я не хочу, но позволю.
Потому что впервые я ненавижу то, как она смотрит на меня. Это не страх, не раздражение или вызов.
Это отвращение, смешанное с гневом.
И я не готов узнать, выполнит ли она свою угрозу.
Я просто дам ей немного времени, чтобы остыть, прежде чем последовать за ней.
Она смотрит на меня подозрительно, но забирается в машину.
Во время всей поездки она скрещивает руки на груди и смотрит в окно, отказываясь произнести хоть слово.
Я тоже не провоцирую ее, предоставляя ей все необходимое пространство.
Как только она закончит свою истерику, она отыграется сполна.
Мы ждем час, пока самолет и экипаж будут готовы. Все это время она вставляет в уши наушники и игнорирует мое существование.
За один час я столько раз был близок к убийству, что это больше, чем в любое другое время в моей жизни.
Глиндон не смотрит на меня, когда поднимается в самолет, кажется, что она забыла о своем страхе перед полетами.
После того, как я убедился, что экипаж защитит ее своей жизнью, я нехотя спускаюсь и смотрю, как самолет уносит ее.
Я ударяю кулаком по боку машины.
Это не изгоняет ярость, бурлящую в моих венах. Пора выплеснуть ее на того ублюдка, который послал ей это видео.
Глава 36
Ашер
Что-то не так.
Я не знаю точно, что и почему, но я уверен, что это тревожные сигналы, когда моя жена обхватывает меня руками, ее дыхание неровное, а тело напряжено.
Ее пальцы рассеянно гладят мою грудь, но она не засыпает. Или разговаривает.
Она просто впала в транс. Фаза, в которой я не смог бы найти ее, даже если бы попытался.
Это навевает ужасные воспоминания о том, как она обходила меня стороной, отдалялась от меня и оставляла меня в порыве агрессии, когда все, чего я хотел, — это ударить все, что движется поблизости.
Но мы прошли этот этап. Уже более двадцати шести лет.
После того, как мы официально стали вместе, бывали моменты, когда Рейна расстраивалась из-за мелочей и предпочитала использовать свою раздражающую привычку создавать дистанцию между нами.
Мы говорили об этом в первые несколько месяцев, и я научил ее никогда больше так не делать. Я сказал ей, как сильно меня бесит, когда она не считает меня частью своей жизни, в то время как она является центром моей.
С тех пор она стала лучше говорить о своих чувствах, о своих сомнениях по поводу определенных вещей и обо всем, что между ними.
В нашем браке мы достигли такого уровня, что нам не нужно говорить, чтобы понять друг друга.
Сегодня вечером все по-другому.
Моя жена не была прежней с тех пор, как выскользнула из постели. И хотя я хочу вытрясти из нее ответы, я заставляю себя ждать.
И ждать.
И, блядь, ждать.
Невозможно заснуть, если она не скажет мне.
Тишина в нашей спальне вскоре становится удушающей, и я запускаю пальцы в ее блестящие светлые волосы.
Неважно, сколько времени я был с этой женщиной, я все еще не могу насытиться прикосновениями к ней. Я все еще думаю обо всех годах, которые мы потеряли и не можем вернуть.
Я все еще нахожусь в ловушке того момента, когда думал, что потеряю ее навсегда. Маленький вздох срывается с ее губ, и ее поглаживание приостанавливается.
— Эш?
— Хм?
— Я думаю, мы совершили ошибку.
— В чем?
Она продолжает зарываться лицом в мою грудь.
— Помнишь, когда Килл принес нам высушенных мышей и сказал: — Смотри, я могу видеть внутри них?
Моя челюсть сжимается.
— Это было, когда мы впервые поняли, что он похож на нее. Конечно, я помню.
— Ему было всего семь, Эш.
— И он уже показывал признаки.
— Дело не в этом. Наш сын был так мал, и мы, должно быть, смотрели на него, как на монстра. — Она смотрит на меня с неестественным блеском в глубоких голубых глазах. — Он сказал Глиндон, что с тех пор я его боюсь. Наш малыш думает, что я боялась его все это время, Эш. Что же нам делать?
— Эй. — Я сажусь и притягиваю ее к себе, и она фыркает, ее щеки промокают и мой большой палец тоже, когда я пытаюсь их вытереть.
— Все в порядке.
— Нет. — Ее голос ломается. — Это не нормально, когда семилетний ребенок думает, что его родители боятся его. И совершенно не нормально, что он вынашивал эту мысль более двенадцати лет. Вот как возникает травма.
— Он не восприимчив к травме. Ты чувствуешь эти ужасные эмоции, но он не в состоянии их переработать, Рейна. Ты не должна проецировать свои чувства на него. Он не такой же.
— Но он наш сын, и мы могли его подвести.
— Ты слишком много думаешь об этом. Кроме того, ему все равно.
— Конечно, он любит. Я знаю, что ты хочешь, чтобы он этого не делал, и пытаешься доказать, что он просто монстр без каких-либо искупительных качеств, но это неправда, Эш. Если ему все равно, разве он будет отвечать на мои сообщения, регулярно звонить мне и рассказывать о своей жизни в кампусе? Если ему все равно, разве он привел бы свою девушку, чтобы познакомить нас?
— Это все фасад и заученное поведение. Он на сто процентов социализирован и уже давно научился обманывать окружающий мир. Ты можешь сколько угодно отказываться видеть это, но это не отрицает его сущности.
— Что, черт возьми, значит то, что он из себя представляет? Он наш сын. Наша плоть и кровь. Он не подопытный кролик и не урод, перестань анализировать его так, как будто он им является.
— Не тогда, когда он склонен потерять контроль в любую секунду.
Она отталкивается от меня, ее тонкие брови хмурятся, затем начинает уходить с кровати.
Я сжимаю ее запястье.
— Куда ты идешь?
— Куда угодно, только не рядом с тобой, пока ты не перестанешь говорить о нашем сыне, как о психологическом исследовании.
— Как будто, блядь, ты уйдешь. — Я прижимаю ее к себе, и она задыхается, падая обратно в мои объятия. — Ты можешь злиться на меня, пока говоришь со мной.
Моя жена выдыхает.
— Пожалуйста, постарайся увидеть в нем нечто
