Райана — он заявил, что не потерпит, чтобы его дочь держали под действием таблеток только потому, что «какой-то сучке-монашке не хочется иметь дела с проявлением горя». Это заявление обратило на себя внимание врача. Меня перевели в отдельную палату, сестра Агнес исчезла из моей жизни, а доктор Райан навещал меня теперь минимум по четыре раза на дню, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Вот только со мной все было далеко не в порядке…
Потом навестить меня пришли родители Киарана. Киаран был их единственным ребенком, их обожаемым сыном. Сказать, что его смерть разбила им сердца, было бы чудовищным преуменьшением. Они были абсолютно опустошены. Мать Киарана, Энн, постарела на десяток лет. А Джон, его отец… он как будто лишился смысла жизни. Когда они впервые вошли в мою больничную палату…
Я опустила голову, голос внезапно задрожал, я не могла продолжать. На глаза навернулись слезы. Я почувствовала, как из глубины горла снова рвется низкий, хриплый, утробный звук. Тогда я сделала то, что за время после возвращения в Штаты стало почти автоматическим движением — стала до боли кусать палец, чтобы сдержать крик. Патрисия обняла меня, но я продолжал кусать палец до тех пор, пока не показалась кровь. Увидев это, Дункан бросился искать антисептик и пластырь. Когда он справился с кровотечением, я снова заговорила — рассказала, как во время неприятного разговора с матерью всего несколько дней назад я угрожала ей самоубийством, после чего мама выскочила из комнаты и спустила в унитаз все таблетки, которые мне прописали в Дублине. Потом она сказала, что, если я еще хоть раз наору на нее — а кричать я начинала каждый раз, как слышала от нее гадости, — она положит меня в психушку. И еще она попыталась натравить на меня своего «доктора Кайфа».
— И тогда я собрала сумку и убежала сюда.
— И правильно, теперь она ничего тебе не сможет сделать, — сказала Патриция, — тебе ведь уже есть двадцать, верно?
Я кивнула.
— А значит, ты уже взрослая. И если даже она попытается подослать к тебе человечков в белых халатах, твой брат Адам за тебя вступится. Ты мне верь, мы не позволим этим ублюдкам до тебя добраться. Пусть только явятся, мы их на порог не пустим.
Но никто так и не появился. Раз в два дня заглядывал Адам. Он рассказал, что звонил папе в Чили и сообщил о маминых угрозах, а также о моих планах относительно Вермонтского университета. Однажды вечером он появился в квартире с парой громадных сэндвичей, купленных в ближайшем итальянском гастрономе, и упаковкой из шести бутылок «Карлинг Блэк Лейбл». Адам передал мне, что отец был очень рад, узнав о моем возвращении к учебе, и обещал оплатить все расходы. Еще папа просил мне напомнить о десяти тысячах долларов — компенсации, которую он выбил из государственных служб в Дублине, — которые лежали на депозите в «Чейз Манхэттен Бэнк» на 42-й Ист-стрит и ждали меня на случай, если я захочу купить подержанную машину или еще что-нибудь.
— Последнее, что мне сейчас следует сделать, это сесть за руль, — призналась я Адаму. — Слишком уж сильно искушение разогнаться до восьмидесяти миль в час и врезаться в ближайшую стену.
Адам закашлялся.
— Я что-то не то сказала? — спросила я спокойным голосом, изображая воплощенное благоразумие.
Не дождавшись ответа, я оглянулась. Адам стоял опустив голову и чуть не плача.
Я схватила его за руку:
— Прости…
— Я так хочу тебе помочь, — прошептал мой брат. — И ничего не выходит.
— Ты мне помогаешь.
— Не ври мне. Я никому не способен помочь. Прав папа: я никчемный человек.
— Помнишь старую поговорку, что, когда утешаешь того, кто попал в беду, своя собственная беда кажется легче?.. Пусть даже на час-другой, но все же… Ты совсем не никчемный. Не слушай отца. Ему просто нравится к тебе придираться.
— Если я отвезу тебя в Берлингтон, ты зайдешь в медпункт колледжа, как только мы приедем?
Я поняла, что не имею права отказаться. Потому что, возможно (шансы невелики, но они есть), это поможет моему бедному одинокому брату — человеку, которого я все еще не до конца знала и не совсем понимала, — почувствовать себя немного менее никчемным. Я должна была согласиться, чтобы заставить Адама поверить в то, что он в кои-то веки чего-то добился с тех пор, как отказался от своего любимого хоккея… в его жизни слишком мало было выигрышей.
— Хорошо, я схожу к медикам, обещаю.
На следующий день мы добрались до Берлингтона, и оба остановились у Рейчел, хотя Адам и жаловался, что ему некомфортно рядом с этой «блаженной». В тот же день я действительно зашла в медпункт колледжа, объяснив, что я сюда переведена и приступаю к занятиям на следующей неделе. Я рассказала фельдшерице, что случилось со мной несколько месяцев назад, и пожаловалась на бессонницу, из-за которой спала не больше двух часов в сутки. По ее настоянию я разделась и показала шрамы на спине, после чего она со всей ответственностью взялась за меня. Сняв трубку, она тут же связалась с врачом. Доктор Джеллхорн — так звали доктора — согласилась принять меня в тот же день. Адам отвез меня к ней в кабинет. У нее я провела больше часа. За это время доктор организовала для меня встречи с другими специалистами и выписала два рецепта на лекарства от бессонницы и панических атак.
Когда я вышла из кабинета, Адам чуть улыбнулся:
— Ну, что скажешь?
— Она сообщила мне худшую из всех возможных новостей.
У Адама вытянулось лицо.
— Худшая новость из всех возможных? — ошеломленно переспросил он. — Что она тебе наговорила?
— Она сказала, жить буду.
Глава двадцать первая
Случается, что именно в стрессовой ситуации все встает на свои места. Когда чувствуешь себя в полном загоне и уже ничего не понимаешь, организм порой мобилизует какие-то силы, готовый, чего бы это ни стоило, пережить следующие шестнадцать часов бодрствования.
Когда я вторично появилась у доктора Джеллхорн, она спросила, сплю ли я. Я ответила, что прописанные ею таблетки сработали — меня практически вырубало. Но наутро часто я просыпалась с ощущением, что голова превратилась в телевизор без антенны — сплошные помехи. Доктор покачала головой: «Это не очень хорошо, Элис», — и предложила мне попробовать новомодный препарат валиум, он же бензодиазепин, способный и наладить сон, и снять тревожность. Как и с любым новым лекарством, нужно было настраиваться на полосу проб и ошибок. Мне
