всякого доброго поступка (см. письмо 54). Под влиянием янсенизма, а также мусульманского окружения Микеш твердо верит в то, что человеческая судьба заведомо предопределена Богом, и вера эта проявляется у него в форме своеобразного религиозного фатализма. Однако теологическими, морально-теологическими и конфессиональными вопросами он не занимался. Когда речь заходит о религии, Микеш часто не удерживается от шутливых замечаний или приводит какую-нибудь юмористическую историю. В 31-м письме, например, он замечает: когда Ракоци однажды, по какому-то поводу, призвал свое окружение проникнуться во время причастия повышенным благоговением, генерал Форгач вдруг расхохотался и сказал, что намедни, во время причастия, ему вдруг пришло в голову: какая хорошая попона вышла бы из поповской казулы.
Микеш прекрасно понимает, какое значение в жизни имеет смех, как юмор поддерживает человека. Шутка неотделима от его писательского самоощущения и от галантной эстетики, она — важная часть арсенала его риторики. В 71-м письме он, например, замечает: «Я бы с большей охотой полчаса посмеялся с Жужжи, чем десять часов писал о них» (т. е. о рыцарях-храмовниках). В 190-м письме он приводит юмористическую легенду о происхождении праздника Рамазан. А в 95-м письме, приведя средневековую легенду о нешитом покрове Христа, замечает: «Верьте или не верьте, как вам угодно». Литературовед Бела Золнаи не без оснований называл Микеша «смеющимся философом».
Как показывает хотя бы последний пример, критические замечания в адрес набожности и церкви носят у Микеша чаще всего иронический, шутливый характер. За ними обычно таятся серьезные общественные, экономические, этические и культурные убеждения. Так, например, в 90-м письме он защищает бедняков от скаредности клира, пользуясь текстом Библии о восстании Кораха; агаду эту использовал в свое время и Вольтер, но Микеш обработал ее в противоположном ключе. В том же письме он иронизирует над бескультурьем и жадностью греческих священников-ортодоксов, живущих на территории Османской империи. В 150-м письме высмеивает молдавских пьяниц-попов, тесно обсевших в корчме винную бочку. В анекдотической новелле (146-е письмо) рассказывает, к каким уловкам прибегают немецкие мушкетеры-дезертиры, чтобы добыть вина у простоватого попа-ортодокса.
О магометанстве, его обрядах, церковной организации и вере в загробный мир он пишет в таком же сатирически-скептическом тоне, как авторы Просвещения — о римском католическом клире. Подобно французским энциклопедистам конца XVII в., он в равной мере обращает внимание на заимствование мусульманами христианских обычаев и на сохранение языческих обычаев в христианских церковных обрядах. Неоднократно подчеркивает естественные отличия, относительность обычаев и нравственных норм у различных народов. Хороший пример этому — шутливая история о соревновании иконописцев, завершающая 104-е письмо.
В 51-м письме он приходит к осознанию того, что между библейским учением и жизненным опытом существует противоречие. Он цитирует знаменитое сравнение часов и часовщика, с помощью которого деисты подвергали сомнению божественное провидение, — но цитирует его лишь для того, чтобы оспорить выраженную в нем позицию, а затем вспоминает о вечной зависимости бедняков от богачей. В этих рассуждениях, пафос которых заострен в сторону общественно-философских обобщений, Микеш, с одной стороны, принимает как истину догмат о тождественном действии божественного провидения. С другой же стороны, рациональным путем осознает социальное неравенство, как и то, что судьба людей на этом свете неодинакова, — однако не делает окончательного вывода из противоречия между двумя тезисами. Противоречие между бедными и богатыми он многократно выделяет и в письмах (например, 2, 22, 28, 39, 48, 49, 50, 75, 106, 160).
Гражданственная позиция Микеша во взглядах на мораль и на общество выливается в острую социальную критику, главные составляющие которой — осуждение богатых, дворянства, а также выявление противоречий между сословным расслоением феодального общества и подлинными моральными ценностями. По этическим причинам он осуждает политику великих держав, в основе которой лежат их корыстные интересы, и ставит моральные ценности выше материальных. Если в вопросах веры критерием истины он считает вещи, лежащие вне человеческого опыта, то в повседневных явлениях жизни ссылается на рациональный ум. Безусловное принятие Божьей воли побуждает его признать янсенистское миросозерцание, в котором предопределение играет подчеркнутую роль. Его картина мира — это картина мира поколения, вступившего на порог Просвещения; поколение это уже стоит на позициях ratio, но еще не обращает его против веры. Эта своеобразная двойственность его мышления, подкрепление рационального объяснения природных и общественных явлений теологическими аргументами Божьего всемогущества находят выражение и в сферах, далеких от повседневной практики.
Жизненный опыт играет определяющую роль и в критике Микешем дворянства. Например, в 64-м письме, в связи с последней болезнью генерала Миклоша Берчени, наш автор, размышляя о причине человеческих страданий, приходит к выводу, что болезни связаны с образом жизни человека. Он утверждает, что среди монахов и людей трудовых профессий, живущих умеренной жизнью, свободных от честолюбия, от скупости, от зависти, куда больше пожилых здоровых людей, чем среди «господ». После смерти Берчени, в письме 68-м, он противопоставляет генералу известные фигуры римского консула Μ. Атилия Регула и Л. Квиктия Цинцинната; оба они, даже несмотря на свою бедность, заботились исключительно о благе родины. С помощью этих двух античных примеров Микеш подчеркивает, что люди, стоящие во главе общества, и в моральном отношении относятся к числу самых ценных для общества людей, а выполнив свою задачу, вновь становятся простыми членами общества. Высшая мера ценности человека у него — деятельность на благо общества.
Вопросы веры и морали у Микеша тесно переплетаются с проблемами национального самосознания, культуры — и с ведущимся на протяжении уже целого столетия дискурсом о воспитании. Культуру и бескультурье он в значительной степени рассматривает как проблему моральную; представления его в этой сфере близки прагматическому пониманию культуры в Порт-Рояле. Его идеал — человек, в равной степени образованный и в эмоциональном, и в практическом, и в рациональном отношении, человек, который находит себе место в мире и является полезным членом общества. Микеш неоднократно критикует отсталую культурную ситуацию в Венгрии и Трансильвании, господствующие там принципы воспитания; он говорит о необходимости широких реформ, отстаивая программу современного, гражданственного в своей основе образования (например, письма 27, 62). Особенно резко он осуждает бескультурье первых людей государства: «невежественный советчик в стране — все равно что пустая бочка в подвале» (письмо 62).
С идеями учения, образования у него часто связано требование труда как общественно необходимой деятельности. Во многих письмах он хвалит трудовой образ жизни, прилежание рабочего человека, противопоставляя эти ценности неумеренному пьянству, тунеядству, паразитической трате времени господского сословия и золотой молодежи (например, письмо 64). Труд и учеба в системе ценностей Микеша — понятия, социально и морально определенные. Труд — главный содержательный компонент жизненного идеала Микеша; в
