Ты можешь спросить, почему же она не шагнула со скалы вслед за Одиноким Путником, надеясь встретиться с ним вновь, где бы он ни оказался по воле своего Колеса. Просто она понимала, что жизнь — это дар, и решать, когда закончится ее Колесо, не ей. Лишь громы ведают, когда жизнь начинается и когда заканчивается, но даже они подвластны Великому Духу.
Однажды она уверилась, что ей наконец-то позволили последовать за своей утраченной любовью. Тело ее лежало на больничной койке, а дух парил в небесах над горами иного мира. Ей оставалось только освободиться, что она немедля и проделала, да только ее вернули в восстанавливающееся тело.
И тогда она поняла, что все еще не завершила свои дела. Колесо ее — громадное, невероятно высокое — по-прежнему вращается. И ей предстоит еще немало постичь и вынести…
* * *
Очень долго Лия, напрочь позабыв про ноутбук и вообще про все, молча сидела в мастерской Эгги. От услышанной истории ее прошибла нервная дрожь, и она обхватила себя руками, словно пытаясь согреться. Одна из заснувших подле ее ног собак пошевелилась, и писательница вздрогнула от внезапно раздавшегося шороха.
— Вы… Вы хотите сказать, что эта история про вас? — выдавила она наконец.
Художница посмотрела ей в глаза:
— Я хочу сказать, что свою историю рассказывать гораздо проще, если обособиться от нее и изложить, как если бы она повествовала о ком-то другом.
Лия медленно кивнула и заговорила:
— Отчасти моя проблема заключается в том, что мне хочется поведать о давних событиях и переживаниях и таким образом окончательно закрыть тему. Но все просто возвращается с новой силой.
— Ты имеешь в виду свою вину?
Писательница снова кивнула.
— Я могла бы тебе сказать, что твоей вины в происшедшем нет, но пока ты не готова это услышать. Хотя в глубине души знаешь об этом. Потому я скажу тебе кое-что другое. Ты можешь мысленно создать безукоризненную историю, с самым совершенным развитием событий, но она никогда не осуществится в реальности, поскольку все люди видят мир по-разному. Да даже если бы взгляды самых близких твоих друзей полностью совпадали, они все равно наверняка не последовали бы твоему плану. Ведь, как ни крути, каждый из нас существует сам по себе. Да, мы способны предложить друг другу поддержку и товарищеские отношения. Способны сделать все от нас зависящее, чтобы помочь своим друзьям обрести надежду. Но думать и чувствовать за них мы не можем! Не можем попасть к ним внутрь и изменить их видение мира, даже если их падение — в чем бы оно ни заключалось — разбивает нам сердце.
Лия вздохнула. Рассказанная Эгги история о бессмертной женщине, которой приходится жить без своего возлюбленного, еще звучала в ее голове.
— Так как же вы справляетесь с этим? — спросила она. — С виной выжившего?
— Дело вовсе не в этом. Люди помещают свои травмы в отдельные ящички в своей голове. Стараются не вспоминать о дурном, велят себе не думать о нем, только ничего у них не получается. Игнорируя происшедшее, сильнее не становишься. Сильнее становишься, отыскивая способы преодоления, — взгляд художницы на какое-то время устремился вдаль. Затем она продолжила: — Каждый справляется по-своему. В одном я уверена: чувство вины не делает человека сильнее. Сильнее становишься, когда говоришь, живешь, любишь. Не напоказ, не ради других, пряча боль под маской, а с собой и для себя. Вот что делает тебя сильнее.
— Но почему я не замечала, в каком аду она живет?
— Этого я не знаю, — пожала плечами Эгги. — Зато знаю, что даже если бы ты и была в курсе происходящего с подругой, остановить ее саморазрушение тебе бы не удалось. Только ей самой это было под силу.
— Значит, нам остается — безучастно или с болью в сердце — смотреть, как люди безвозвратно скатываются в собственные бездонные пропасти?
— Естественно, нет, — не без раздражения ответила художница. — Нужно делать все, чтобы помочь им. То, что зависит от тебя, понимаешь? Но если они так ловко прячут свою боль, что со стороны и не разглядишь, не наша вина, что мы не рассмотрели ее. А если мы все-таки видим их страдания, мы можем предложить им всю свою любовь и поддержку — но ничего больше. — Голос ее смягчился: — Мы не способны сделать их лучше. Только подставить свое плечо. Это и есть самое тяжелое в дружбе, — помолчав, добавила Эгги.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Критически осмотрев незаконченное полотно, художница собрала с палитры кисти, поставила их в банку со скипидаром и встала. Три собаки, валявшиеся на полу мастерской, мигом последовали ее примеру.
— Не желаешь прогуляться перед ужином? — спросила Эгги.
Лия кивнула и закрыла ноутбук.
— Когда-нибудь участвовала в потогоне? — осведомилась старушка, когда они побрели со двора в сторону укрытого слоем земли колеса стихий.
Лия покачала головой. Стайка из трех собак, что вместе с ними покинула мастерскую, выросла вдвое, и теперь животные, умиротворенно сопя, бежали впереди и позади женщин.
— Наш мир полон ядов, — пустилась в объяснения Эгги. — Какая только дурная магия не клубится в воздухе — даже в наших каньонах! И оградиться от нее не в состоянии даже самые чистые сердцем. На потогоне мы изгоняем яд из наших тел и снова обретаем способность распознавать красоту.
— Звучит заманчиво.
— Еще бы, — улыбнулась художница. — Я как раз планировала потогон перед той самой историей с девочкой.
Она остановилась возле высоченной карнегии с полудюжиной мощных побегов, что, как уже знала Лия, говорило о почтенном возрасте растения. На самом нижнем побеге устроилась парочка ворон.
— Думаю, нужно вернуться к этой затее, — продолжила старуха, подняв взгляд на птиц. — Нам понадобятся вигвам побольше, груда камней и куча дров. Ну и вода.
Вороны вспорхнули с кактуса и полетели на север. Собаки как-то неожиданно затерялись среди кустарников.
— Чем я могу помочь? — поинтересовалась писательница.
— Нам почти ничего не придется делать, — ответила Эгги. — Вороны и собаки проследят, чтобы все было готово.
Прикрыв глаза ладонью, Лия уставилась на две точки, в которые превратились птицы. Собак и вовсе было не видать.
— Вот как? — удивилась она. — Они все — майнаво?
Художница взяла ее под руку, и они неторопливо побрели домой.
— Некоторые. А те, что не майнаво, передадут другим. К завтрашнему утру у нас отбоя не будет от помощников. — Эгги умолкла и окинула Лию взглядом. — Помнишь, когда вы с Марисой приехали ко мне впервые, я сказала, что не почуяла вашего прибытия?
Лия кивнула.
— Эти мои друзья — мои глаза и уши вне дома.
— Почему же они не заметили нас?
— Об этом спроси громов. Мне кажется, дело в том, что тебе предстояло сыграть важную роль в спасении моей жизни. Тогда, в ином мире. Духи предпочитают утаивать от нас подобные вещи. Наверное, чтобы чрезмерно не возгордился человек.
Лия попыталась вообразить, как она прежняя — какой она была до своего приезда в Расписные земли — отреагировала бы на речи Эгги. Наверняка бы решила, что ее дурачат.
— Значит, вы бессмертная, — произнесла она.
— Никто не бессмертен, — улыбнулась старуха. — Может, только Коди.
— Койот, да?
— Он самый. А я прожила не слишком много. Только задержись здесь, и года за тобой потянутся.
— Потому что резервация находится в ином мире?
— Нет, только мое жилище.
Когда они наконец дошли до дома, выяснилось, что некоторые псы уже вернулись. А еще хозяйку дожидались несколько высоких смуглых парней с худыми лицами и длинными волосами: у двоих они были цвета шерсти местных собак, у остальных — иссиня-черными.
— Пожалуй, сегодня для приготовления ужина нам потребуется большой котелок, — констатировала Эгги.
2. Сэди
Одиночный карцер прекрасно устраивал Сэди. Бетонные стены и пол, раковина, унитаз да койка — просто привинченная к стене широкая металлическая полка. Окна, правда, не было, только окошко для передачи пищи в могучей стальной двери. Раз в день две охранницы выводили девушку на площадку, сильно смахивающую на собачий вольер. Но там можно было часок побродить туда-сюда.
