20 сентября, вечер. – Сегодня утром я с группой матросов обошёл льдину с южной стороны, а мистер Мильн с другой группой пошёл на север. На протяжении десяти-двенадцати миль мы не обнаружили следов ни одного живого существа, лишь одинокая птица долго кружила у нас над головой – судя по полёту, это был сокол. Южная оконечность нашей льдины заканчивается узкой длинной косой, выступающей далеко в океан. Когда мы подошли к этому ледяному мысу, все остановились, но я попросил их пройти со мной до самого края, иначе впоследствии упрекал бы себя в том, что мы не сделали всего от нас зависящего. Но не прошли мы и сотни ярдов, как вдруг Макдональд из Питерхеда крикнул, что видит что-то впереди, и пустился бежать. Мы взглянули туда, куда он указал, и побежали за ним. Сперва можно было различить лишь тёмное пятно на белоснежном льду, но по мере нашего приближения оно принимало очертания человеческого тела и в конце концов оказалось именно тем, кого мы искали.
Пока он лежал, его одежда покрылась снежинками и кристалликами льда; они ярко сверкали на тёмном кителе. Когда мы подошли, неожиданный порыв ветра подхватил эти лёгкие звёздочки и закружил – они поднялись в воздух, потом опустились вновь, тут их снова подхватил вихрь, и, набирая скорость, они понеслись в сторону океана. Мне показалось, что это небольшая метель, но многие из моих спутников потом уверяли, что снежный вихрь принял очертания женской фигуры, – она склонилась над покойным, поцеловала его и поспешила прочь, через ледяную равнину. Я научился не высмеивать чужого мнения, сколь бы странным оно ни показалось на первый взгляд. Ясно одно: смерть капитана Николаса Крэйги была легка – на его посиневшем измождённом лице застыла счастливая улыбка, а руки его были всё так же протянуты вперёд, словно он всё ещё обнимал странную гостью, призвавшую его в неизведанный мир, открывающийся за могильной плитой.
В тот же день мы похоронили его, по морскому обычаю завернув в корабельный флаг и привязав к ногам тридцатидвухфунтовое ядро. Я прочёл молитву, во время которой простые, грубые матросы плакали как дети, – все они были многим обязаны ему и теперь обнаруживали свою любовь, которой его странная манера поведения не давала проявиться при жизни. Он опустился в решётчатый люк с мрачным, зловещим всплеском, и я видел, как он всё глубже и глубже уходит под зелёную толщу воды, пока не превратился в маленькое белое пятнышко, балансирующее на краю вечной тьмы. Потом и оно исчезло, пропало навсегда. Там и будет покоиться этот человек со своими тайнами и печалями. Он унёс их с собой и будет хранить до тех пор, пока не наступит великий день, когда море отдаст всех похоронённых в нём, и тогда капитан Николас Крэйги восстанет из-подо льда – с улыбкой на устах, простирая в приветствии окоченевшие руки. Молю Бога о том, чтобы его удел в иной жизни был радостнее, нежели на земле.
Я не стану продолжать свой дневник. Нам предстоит дорога домой, путь для нас открыт, и вскоре бескрайние ледяные поля превратятся лишь в воспоминание. Конечно, потребуется время, чтобы у меня окончательно прошёл шок, вызванный недавними событиями. Начиная дневник, я и представить себе не мог, как буду вынужден его закончить. Пишу эти строки в ставшей теперь одинокой и унылой каюте, время от времени вздрагивая от страха, и порой мне кажется, что я слышу быстрые нервные шаги покойника по палубе, прямо у себя над головой. Сегодня вечером я посетил его каюту: это мой долг – сделать опись его личных вещей, дабы они были внесены в бортовой журнал. Там всё так же, как во время моего первого визита, и только описанная мною картина, висевшая в изножье кровати, исчезла, вырезанная из рамки будто ножом. Упоминанием об этом последнем звене в цепи странных событий я и заканчиваю дневник, повествующий о плавании «Полярной звезды».
(Примечание доктора Джона Мак-Алистера Рея-старшего. – Я прочёл в дневнике моего сына о странных событиях, сопровождавших смерть капитана «Полярной звезды». Ни секунды не сомневаюсь в том, что всё произошло именно так, как описано там, ибо мой сын – человек с железными нервами, привыкший точно придерживаться фактов и напрочь лишённый каких бы то ни было фантазий. И в то же время вся эта история с виду кажется настолько странной и неправдоподобной, что я долго возражал против её публикации. Однако в последнее время мною получены новые, независимые свидетельства, которые проливают на это дело дополнительный свет. Дело в том, что в Эдинбурге, где я принимал участие в заседании Британской медицинской ассоциации, мне довелось встретиться с д-ром П., моим старинным приятелем по колледжу, который ныне имеет практику в Солтэше, что в графстве Девоншир. Когда я рассказал ему о загадочных событиях, свидетелем которых стал мой сын, он заявил, что знаком с упомянутым в дневнике человеком, и, к моему величайшему удивлению, дал даже его описание, которое поразительным образом совпадает с приведённым в дневнике. Правда, из слов моего друга я заключил, что капитан тогда был несколько моложе. Так вот, он рассказал мне, что этот человек был помолвлен с девушкой необычайной красоты; она проживала на побережье графства Корнуолл. Однажды, когда капитан находился в плавании, его невеста погибла при крайне трагических обстоятельствах.)
1891
Ветеран Ватерлоо
Было пасмурное октябрьское утро, тяжёлые тучи низко стлались над мокрыми, серыми крышами домов Вулвича. Внизу, на длинных улицах, застроенных кирпичными зданиями, всё было мрачно, грязно и неприветливо. От высоких строений арсенала доносился глухой шум от бесчисленных колёс, грохота падающих тяжестей и прочих проявлений человеческого труда. За арсеналом закопчённые дымом убогие жилища рабочих расходились лучами в постепенно уходившей перспективе суживающейся дороги и исчезающих стен.
Улицы были почти пусты, потому что громадное чудовище, вечно извергающее из своей пасти клубы дыма и дававшее работу всему мужскому населению города, ежедневно с рассветом поглощало рабочих в своих стенах, чтобы вечером опять извергнуть их на улицу усталыми и измученными дневным трудом. Кое-где на крыльце домов виднелись здоровенные женщины в грязных передниках, с руками, загрубелыми от работы; они занимались утренней уборкой и обменивались через дорогу громкими приветствиями. Вокруг одной, с жаром что-то говорившей, собрались приятельницы и время от времени одобрительно посмеивались её словам.
– Он достаточно стар, чтобы знать, что делать! – сказала она в ответ на восклицание одной из своих товарок. – Но сколько же ему лет на самом деле? Сколько я ни ломала над этим голову, так ничего и не поняла.
– Ну, это не так уж трудно рассчитать, – сказала бледнолицая, голубоглазая женщина с резкими чертами лица. – Он участвовал в битве при Ватерлоо, в доказательство чего у него есть медаль и пенсия.
– Это было в незапамятные времена, – заметила третья. – Меня тогда ещё и на свете не было.
– Это было пятнадцать лет спустя, считая от начала столетия, – сказала одна из женщин помоложе, стоявшая прислонившись к стене; улыбка на её лице показывала, что она считает себя осведомлённой лучше остальных. – Это сказал мне мой Билл в прошлую субботу, когда я говорила с ним о старом дяде Брюстере.
– Если предположить, что он сказал правду, миссис Симпсон, то сколько же лет прошло с тех пор?
– Теперь восемьдесят первый год, – сказала, считая по пальцам, женщина, вокруг которой собрался кружок, – а тогда был пятнадцатый. Десять да десять, ещё десять да десять, и ещё десять и десять – но выходит всего только шестьдесят шесть лет, так что, в конце концов, он не так уж стар…
– Но ведь не был же он новорождённым малюткой, участвуя в битве? – сказала молодая женщина, рассмеявшись. – Если допустить, что ему было в то время всего только двенадцать, то и тогда ему никак не меньше семидесяти восьми лет.
– Да, ему никак не меньше восьмидесяти лет, – сказало несколько голосов.
– Мне это уже надоело, – мрачно сказала первая женщина. – Если его племянница, или внучатая племянница, или кем там ещё она ему приходится, не придёт сегодня, я уйду; пусть он ищет себе кого-нибудь другого. Свои дела прежде всего – таков мой взгляд.
– Так он неспокойного нрава, миссис Симпсон? – спросила самая молодая из женщин.
– Вот послушайте, – ответила та, протянув руку и повернув голову по направлению к открытой двери; с верхнего этажа послышались чьи-то неровные шаги и сильный стук палкой об пол. – Это он ходит взад и вперёд по комнате, дозором, как он говорит. Целую половину ночи он занимается этой игрой, глупый старикашка. Сегодня в шесть часов утра он постучал палкой ко мне в дверь. «Выходи на смену!» – закричал он, и ещё что-то совсем непонятное. Кроме того, ночью он постоянно кашляет, встаёт с кровати и отхаркивается, так что ни на минуту невозможно заснуть. Слушайте!
