Та же судьба постигла многих художников и гениальных людей. По этому поводу рассказывают даже, что в 1422 году, когда Венеция колебалась, вступить ли ей в союз с Флоренцией или Миланом, граждане стояли за последний в надежде, что флорентийские художники будут свободнее эмигрировать в Венецию.
Само правосудие долгое время служило во Франции партийным целям. Когда какой-нибудь подеста осмеливался наказывать преступников, принадлежавших к господствующей партии, то его выгоняли в отставку. В 1353 году простой народ выбирал себе вожаков между ворами; молодежь собиралась по звуку трубы для того, чтобы грабить город.
Не лучше шли дела и в других общинах, где гвельфы и гибеллины, стоя под различными с виду знаменами, одинаково предавались классовой борьбе. Это была, конечно, не та парламентская борьба, которая в Англии обусловливает равновесие властей и которой мы, жители континента, вздумали подражать, не обладая нужными для того людьми, характерами и образованием; потому-то мы из наших потуг и выносим только разочарование.
Когда партии являются чересчур прямолинейными, то выходит еще хуже. Реакция Росаса в Аргентине была вызвана именно прямолинейностью унитаров Буэнос-Айреса. Эта партия состоит из утопистов-идеологов, которые, подобно нашим мадзинистам, гордо шествовали по теоретически предначертанному пути, ни на йоту не уклоняясь в стороны, не снисходя ни на какие компромиссы и отвечая презрительными фразами на всякую попытку столковаться. Накануне сражения они занимались составлением резолюций в ходульно-торжественных выражениях. Трудно встретить людей более логичных, более предприимчивых и более… лишенных здравого смысла.
Вот и в Италии как парламент, так и все важнейшие посты переполнены, к несчастью, такими утопистами.
Вот как Токвиль характеризует современные партии:
«Партии суть зло, присущее либеральным правительствам, по целям и характеру они являются разнообразными.
Великие политические партии интересуются больше разработкой принципов, чем практическим делом; обобщениями, чем специализацией; идеями, чем людьми.
По сравнению с прочими они отличаются большим благородством, гуманностью, силой убеждения и откровенными, смелыми порывами; в их среде личные интересы – всегдашние двигатели политических страстей – так искусно скрываются под маской стремления к общему благу, что неясно сознаются даже теми, кого вдохновляют.
Маленьким партиям, напротив того, стремление к общему благу совершенно чуждо; о высоких идеалах они не заботятся; всякое их деяние носит отпечаток открытого эгоизма. Они искусственно подогревают свое чувство; речи их бурны, а действия робки и нерешительны; средства, ими употребляемые, столь же низки, как и цели, к которым они стремятся. Поэтому-то когда революция кончается и наступает период успокоения, то великие люди, выделившиеся в периоде борьбы, вдруг исчезают, точно куда-то проваливаются.
Великие партии ставят общество кверх ногами, а маленькие поднимают бунты; первые его насилуют, а последние – развращают, но первые иногда спасают, насилуя, а последние только тревожат без всякой пользы».
Чем более возрастает влияние партии по мере развития свободы в обществе, тем более уменьшается влияние сект, которые суть чисто результат угнетения. Гонение превращает идеи в чувства, на основе которых и возникают секты. Благодаря такому происхождению они успели вызвать много политических реформ и оказать много важных услуг современной цивилизации. Достаточно вспомнить итальянских карбонаров, ирландских чартистов, греческих гетеристов{83} и даже русских нигилистов, хотя идеалы последних не совпадают со стремлениями большинства русского народа, который, по словам Степняка, до сих пор, как в Древней Руси, верит только Богу да царю.
«Сектам вообще суждено приобретать репутацию святости, пока они угнетены, и терять эту репутацию, когда гонение прекращается. В состав гонимого общества люди могут вступать только по глубокому убеждению, а потому такие общества и слагаются исключительно из честных людей. Как бы ни была строга дисциплина в среде религиозной секты, но ввиду преследования извне сохранять ее нетрудно. Только сильно и искренно верующие люди могли жаждать крещения в то время, когда Диоклетиан преследовал церковь, или стремиться в общины протестантов в то время, когда протестантов жгли живыми. Но как только секта становится господствующей, так в нее спешат вступать себялюбцы, часто превосходящие своих единоверцев внешними проявлениями усердия. Рядом с пшеницей начинают расти плевелы; публика вскоре начинает видеть, что сектанты ничем не отличаются от прочих людей, и заключает из этого, что если они не лучше, то должны быть хуже, и таким образом печать святости заменяется печатью святошества».
В Южной Италии лет 50 тому назад общество св. Винцента, казалось, было очагом либерализма, так же как и франкмасонство во всей Европе, которое теперь все более и более становится союзом и орудием простых аферистов.
В наше время, по-видимому, на долю сект выпадает одна только задача – собирать в своей среде отбросы общества, конспирирующие против последнего за неимением лучшего занятия. Таковыми являются, например, потомки якобинцев, которые в Париже называются коммунарами, в Ирландии – непобедимыми, в Бельгии, Германии и прочих – анархистами.
Ненависть к сильным и к социальной несправедливости, кипящая в людях, которые жаждут материального благосостояния и сознают свое могущество, каково, например, современное поколение, может служить объяснением, почему обломки вышеупомянутых сект пользуются теперь таким влиянием, несмотря на то что проповедуют реформы, в большей части случаев невыполнимые.
Вот, например, Интернационал, обобщающий все секты, которые стремятся к социальной революции. Из маленького коммунистического союза, образовавшегося в Лондоне, он распространился по всей Европе и в течение тридцати лет положил начало бесчисленному множеству ассоциаций и федераций – кооператистов, коллективистов, коммунистов, социалистов и анархистов, – повсюду производящих беспорядки, между прочим убийство Прима и Парижскую Коммуну.
Не признавая стачки средством к прочному улучшению быта рабочих, они признали их (на Конгрессе 1812 года) могучим подготовительным средством к великой и окончательной революционной борьбе. В прокламации, представленной испанским отделом Интернационала министру Сорилье, он сам себя характеризует как «ассоциацию, враждебную принципу власти и основанную для того, чтобы его свергнуть, создав такой социальный строй, при котором бы никто не повелевал и никто не подчинялся». Свержение этого принципа испанский отдел начал убийством генерала Прима и покушением на жизнь короля Амедео.
Ваньян так очерчивает политические цели Интернационала: «Только овладев политической властью и подчинив на время революции все общество диктатуре пролетариата, рабочие могут искоренить правящие классы».
За этой могучей ассоциацией, в которой, по несколько преувеличенному, может быть, расчету, состоит теперь 2,5 миллиона членов, следует партия социалистов, силы которой выяснятся, если вспомнить, что в 1864 году в Германии она насчитывала 4610 человек сторонников, а в 1884 году последних было уже 526 241. Во Франции «Fédération des travailleurs socialistes» считает в своих рядах от 100 до 200 тысяч членов, из коих 2000 в одном только Париже.
В Америке социализм растет еще быстрее. Недавно было сочтено, что одна только ассоциация, основанная в 1869 году в Филадельфии, к концу 1886 года состояла уже из целого миллиона членов. Замечательно, что эта ассоциация, отрицая стачки и вооруженные восстания, рекомендует лишь пропаганду кооперации и взаимного страхования – все это при самой крайней программе. Очевидно, здравый смысл американцев повлиял умеренным образом на социалистические идеи европейцев.
Английские рабочие союзы, примкнувшие к Интернационалу, в IX параграфе их окончательной программы (Лондон, 1871 год) говорят так: «Во время борьбы экономическое движение рабочего класса неразрывно связано с политическим».
И на самом деле эти союзы за последнее время перенесли свою деятельность на политическую арену: стали во враждебное отношение к правительству, провозгласили солидарность с германскими социал-демократами и образовали на Наттингальском конгрессе (сентябрь 1883 года) рабочую политическую партию.
Продуктом политической деятельности рабочих союзов явилось общество национализации земли , поддерживающее ирландских фениев и создавшее, в противовес лендлордизму, анархический лендкоммунизм, имеющий уже своих писателей в лице Генри Джорджа и Уоллеса, сочинения которых ( «Progress and Poverty », «Landnationalisation» ) распространяются между рабочими в тысячах экземпляров.
Надо заметить, что ассоциации, образовавшиеся с самыми хорошими целями, под влиянием преступных элементов нередко вырождаются в чисто разбойничьи, что и понятно, если вспомнить о связи, существующей между преступностью, бунтами и эволюцией. Прекрасным примером такого вырождения могут служить пенсильванские Молли-Магуайры {84}, которые сначала образовали ассоциацию для надзора за отношениями рудокопов к предпринимателям, а потом, в 1863–1869 годах, благодаря вторжению преступных элементов терроризировали всю страну, совершив целый ряд насилий над выдающимися лицами, стоявшими во главе рудного дела. Только в 1876 году, казнив 22 человека, правительство водворило порядок и спокойствие в округе.
