бы быть пагубно для общества. Монастырь, по их словам, был также убежищем для людей, потерпевших неудачи в жизни.
Ноемия, слыша постоянно повторение одного и того же, поверила бы всему этому, если б факты не убеждали её в противном; вместо столь хвалёных наслаждений она видела везде только сокрушённые сердца, умы растерянные до безумия, поздние сожаления, безрассудные желания, страсти, возбуждённые до неистовства стеснением, праздностью и одиночеством; всюду господствовали глубокая меланхолия или бешеное отчаяние; воображение терзаемо было суеверием и порочными призраками; связи разорваны, нелепая набожность и эгоизм заменяли все сердечные привязанности, — вот, что нашла Ноемия в монастыре.
Из разговоров с молодыми монахинями она узнала, что почти все они жили в монастыре против своего желания; одни были пострижены обманом, другие поступили в монастырь, чтобы только как-нибудь избавиться от семейной тирании, многие были жертвами тайных происков священников и наставниц или же жадности монастырей, всегда стремящихся к обогащению; здесь было много монахинь, принадлежащих к гордым аристократическим фамилиям, лишённых несправедливыми римскими законами семейных прав и наследства.
Молодые монахини, несмотря на развлечения, которые они старались себе доставить, постоянно скучали; у старых монахинь набожность доходила до свирепости и любовь к Богу до ненависти к ближнему. В женских монастырях эти внутренние раны маскируются изяществом и личными недостатками, столь умно и ловко осмеянными сатирой. У монахинь есть своё кокетство: поступь, взгляд, голос, апостольник, покрывало, руки, головы, всё это имеет своеобразную прелесть и привлекательность, всё направлено на желание нравиться у этих женщин, по-видимому, столь далёких от пустого светского тщеславия.
Женские монастыри наполнены детьми, лишёнными семьи и состояния недобросовестностью и мошенничеством, которым закон здесь покровительствует.
Что же касается мужских монастырей, то они были так хорошо определены одним французским писателем VIII столетия, что Ноемия не нашла нужным что-либо прибавлять к мнению, выраженному в одном толстом томе богословия, нарочно написанном для опровержения следующих нескольких строк: «Дать обет бедности — значит обречь себя лености и воровству; дать обет целомудрия — значит постоянно нарушать самую мудрую и великую заповедь Божию; дать обет послушания — значит отказаться от свободы, этого неотъемлемого права всякого человека. Исполняющий эти обеты — преступен, не исполняющий их — клятвопреступен. Монашеская жизнь доступна только фанатику или лицемеру».
Известно, до какой степени дошли беспорядки, преимущественно в женских монастырях, где распутство принимает самые гнусные виды.
Бесчинства монахов и монахинь возбудили негодование всех народов, разврат их подал повод первым сарказмам против религии.
Монахи соединяли жадность со сластолюбием; монахини были лакомо-сладострастны.
Игумны и игуменьи духовных общин покровительствовали этому распутству и сами предавались ему с постыдным увлечением; самый бешеный светский разум не может составить себе понятия о господствующей здесь дурной нравственности. Мужские и женские монастыри Рима имели между собой частые сношения, которыми монахи и монахини пользовались для удовольствий. Эти интриги замышлялись через исповедальню. В монастырях известны были красивые монахи и монахини, и свидания устраивались через тайные послания.
Одна монахиня рассказывала Ноемии, как, поднявшись однажды на самый верх монастырского здания в одну из прекрасных звёздных ночей, столь обыкновенных в Италии, она видела, как монахи и монахини соседних монастырей, подобно ночным привидениям, скользили по верхним галереям куполов и по высоким платформам, обмениваясь страстными знаками и телодвижениями, о которых ей стыдно было даже вспомнить. Почти достоверно известно, что некоторые разряды женщин были в связи с некоторыми разрядами мужчин и что эти скандальные сделки допускались с общего согласия.
«Существует ли всё это и до сих пор?» — задавала себе вопрос Ноемия, но стыдливость её отступила перед разрешением его. Затруднение её по этому поводу выражается в следующей фразе: «Неподвижность нравов и привычек нигде не была так упорна и постоянна, как в римских монастырях».
Деспотизм и тирания настоятелей этих монастырей невообразимы; они попирают все уставы ордена, руководствуясь лишь своими прихотями. Отсюда в римских монастырях проистекает низкое и презренное господство временщиков с его подлыми происками, клеветами, кознями и отвратительными интригами.
Выборы в монастырях совершаются с таким же пронырством и мошенничеством, как на конклавах, — в управлении же ими господствует лицемерие и интриги римского двора. В одном сочинении Дидеро, возбудившем негодование в этой пустыне, игуменья говорит, обращаясь к послушнице и указывая ей на своих смиренных и покорных инокинь: «Каждое из этих тихих и невинных созданий я могу обратить в яростного зверя. Странное превращение, всего более доступное для тех, которые рано постриглись и не успели ещё искуситься светской жизнью. Это вас удивляет; не дай вам Бог, сестра, на себе испытать справедливость моих слов; хорошими монахинями бывают только те, которые рано поступают в монастырь для оплакивания какого-нибудь тяжкого греха». Ноемия убедилась, что истинная сосредоточенность доступна в этом уединении лишь для людей глубоко кающихся и что в монастыре не найдёшь спокойствия, если не запасёшься им до поступления. От господствующего здесь неумолимого деспотизма проистекают истязания, заточение и все таинственные ужасы, сокрытые во мраке могил, куда живыми закапываются жертвы всех этих неистовств.
Рядом с этими жестокими гонениями стоят обманчивые искушения; послушницы перед пострижением бывают обыкновенно предметом разных ласк и баловства, скрывающих от них суровость монашеской жизни.
В женских монастырях весьма искусно пользуются способностями молодых монахинь; для некоторых общин хороший голос могущественная рекомендация. У монахов мы встречаем те же пороки и злоупотребления с той только разницей, что их страсти серьёзнее и энергичнее.
Население монастырей разделяется, как это было уже сказано выше, на три отдела: на пылкую молодость, честолюбивую зрелость и жестокую, фанатичную старость; человеколюбивы бывают только те, которые поздно постриглись в монастырь.
Нередко восторгались учёными трудами некоторых монахов, занимающихся науками, простотой других, которые разводят цветы, что весьма в моде в римских монастырях, и, наконец, набожностью тех, которые дни и ночи проводят на клиросе и в строгих подвигах благочестия; никто не понимал, что в этих занятиях монахи ищут средства рассеяться и забыть свои разочарования и поздние сожаления.
Коварство — отличительная черта итальянских монахов, никто лучше этих нищих не умеет выманить милостыни, подхватить наследства и доставить монастырю богатых наследников; они умеют ловко составить и продиктовать завещание. В этом деле особенно отличаются иезуиты, у них всегда наготове образцы мнимых царствований, ложные контракты, условия, временные завещания, словом, все плутовские уловки для изменения актов и ограждения себя от всяких преследований.
Исповедью и проповедью они одновременно приобретают влияние над людьми и над совестью каждого. Эти средства служат для них источником приобретений, вследствие чего между различными орденами постоянно господствуют ненависть и соперничество.
Совершенно ложно полагают, что Лютер в качестве
