27. II.31
«Так — кружусь в назойливом круженье…»
Так — кружусь в назойливом круженье:Приготовлю вечером еду.Точным, методическим движеньемПеред сном будильник заведу.
И, убрав последний чай и ужин,Оборву листок календаря…Вот и всё. И кончен день ненужный,Прожитой бессмысленно и зря.
Вот и всё. И поздняя усталостьМне не даст ни думать и ни спать.А на утро — все опять сначалаПравильно и точно повторять.
Хоть бы раз один явилось чудоДерзкой, невозможною игрой,Хоть бы раз немытую посудуВыбросить в помойное ведро.
И потом, в неповторимой лениЛечь в большую тёплую кровать.И хотя б до светопреставленья— Спать!
13. III.31
«Я научилась терпеливо ждать…»
Я научилась терпеливо ждатьНе только месяцы, но даже годы.Я научилась больше не считатьУтраты, неудачи и невзгоды.
И ни о чём на свете не жалеть,Не плакать над листами старых писем.И за пределы мира не лететьОтчётливой и трезвой мыслью.
А прежде я такой ведь не была:Была нетерпеливой, злой и жадной.Я никогда не забывала злаИ не прощала доли безотрадной.
Но, заплатив огромною ценойЗа право жить, за право быть усталой,Я поняла, что мне совсем не малоВот этой жизни, бедной и пустой.
28. III.31
«Жизнь, это рай? Рассыпанные звезды?..»
Жизнь, это рай? Рассыпанные звезды?Цветущий сад, весна и мотыльки?— А звон будильника? А пыльный воздух?Все эти дни неверья и тоски?
А жалобы задавленных: нуждой,Расчет, подсчет («на вечер бы хватило…»)?— Такой вот неприглядной и пустойЯ жизнь увидела — и полюбила.
23. IV.31
«Человек изобрел Петуха…»
Юрию
Человек изобрел Петуха,Чтобы утром вставать на работу,Чтобы ночь не томилась заботой,Чтобы ночь была сладко-тиха.
Когда воздух тревожен и глух,И пугают сплетения линий,Тишину стережёт на каминеМеталлический, звонкий Петух.
Ночью комната спит. И во снеЕё сердце спокойно и точно.Её сердце всегда непорочноВ напряжённой пустой тишине.
Только шёпот упрямых часов,Металлический блеск на камине,И судьба, и тоска, и любовьВ напряжённой до боли пружине.
А когда безобразным пятном,Никогда не закрывшейся ранойПосветлеет (до ужаса рано)Голубое, большое окно, —
Веки сдавит назойливый сон,(Утром сны тяжелей и тревожней)И по всей по земле — безнадёжныйОтвратительный звон.
30. IV.31
«Губы шептали, склонялись ресницы…»
Губы шептали, склонялись ресницы,Голос, срываясь, дрожал.Снились какие-то белые птицы,Тихие глади зеркал.
О, не гляди же так зло и тревожноИ никого не вини:Всё невозможное было возможнымВ те отошедшие дни.
Сами ли в нашей судьбе виноваты,Только прошли стороной,Только — большие, пустые закатыНад равнодушной землей.
Снова утешишься ласковым словом,Тихим напевом стиха.Видишь, как жизнь из тревожно-суровойСтала безбурно-тиха.
?.V.31
«Всё глубже и неотвратимей…»
Всё глубже и неотвратимейПровалы в памяти моей.Всё чаще в папиросном дымеСквозит печаль ушедших дней.
И с каждым днем, и с каждым словомВсё дальше, всё туманней ты,И чем-то беспощадно-новымИскажены твои черты.
И я теряю всё, что было:И волю, и желанный плен,И новой, непомерной силыУже не требую взамен.
Всё тише в теле бьенье крови,Всё ниже никнет голова,И всё спокойней и суровейЗвучат житейские слова.
Так — сквозь унынье и несмелостьБольшой и светлою мечтойПриходит вдумчивая зрелостьНа смену юности пустой.
27. VI.31
«Ни клясть и ни благодарить…»
Ни клясть и ни благодаритьНе стану скупо и устало.И не спрошу — как дальше быть?И не скажу, что страшно стало.
Я всё, как должное, приму,Как хлеб земли, как стон, как воздух,Как прорезающие тьмуБольшие огненные звезды.
И как привычные права,Как тягостную неизбежность,Приму жестокие слова,Приму нечаянную нежность.
3. VII.31
«Только клубы едкого дыма…»
Только клубы едкого дыма,Да густая, сизая сталь.Только — радость, летящая мимо,Чья-то радость, летящая вдаль.
За последним мелькнувшим вагономЧто-то кончилось, оборвалось.Лишь далёко, в чащах зелёных, —Затихающий грохот колес.
Помнишь страшные дни и недели,Те, которым прощенья нет?Помнишь, как мы с тобой смотрелиОтшумевшему счастью вслед?
5. VII.31
Монпарнас («…А сказать друг другу было нечего…»)
…А сказать друг другу было нечего,Разговор был скучный и скупой…Шумный, долгий монпарнасский вечерВдунул жизнь в «Ротонду» и «Куполь».
Громкоговоритель надрывалсяНад большой и пестрою толпой.Звуки резкие танго и вальсаПутались с трамвайной трескотнёй.
Мы сидели молча на диванах,Скучные от пива и вина.— «Тот уехал?» — «Да», — «А этот?» — «В Каннах».И опять надолго — тишина.
И в тяжёлом папиросном дымеПоднимали взоры к потолку.Кто у нас вот эту боль отнимет,Эту безнадежную тоску?
Становилось скучно, страшно даже.Ждём, что кто-нибудь сейчас придетИ со смаком в сотый раз расскажетЗлой литературный анекдот.
Так под сонным, неподвижным, взглядомПролетал за часом мёртвый час.«Так и надо… Значит, так и надо…»И ревел неумолимый джаз.
15. VII.31
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
