– Он совсем без волос. У него голова гладкая, как колено. Я еще подумала, зачем было человеку зимой снимать волосы?
"Волосы этот якут оставил в квартире Белолюбского, – рассуждал про себя Шелестов. – Но зачем это понадобилось?"
– Надо догонять их. Зачем терять время? – сказал Петренко.
– Правильно говоришь, лейтенант, – отозвался Быканыров.
Шелестов молчал. И хотя он сейчас сидел здесь, в лесной избушке, но мыслями был далеко в тайге, настигая этих двух, проливших кровь безвинного человека. Он слушал горячие высказывания своих друзей, но молчал. Он всегда дорожил временем, знал цену каждой минуте, но не собирался торопиться.
"Я должен услышать, что скажет Очуров", – решил он и очень удивил всех, когда объявил:
– Ночуем здесь. Пусть олени наши хорошенько отдохнут. А рано утром тронемся.
Возражать Шелестову никто не стал.
*
* *
Дмитрий Очуров пришел в себя среди ночи.
– Зина… Зина… – позвал он.
Измученная и уставшая за день, Зинаида все же не хотела ни на минуту отойти от мужа, она торопливо склонилась над ним. Приподнялся чуткий Быканыров. Он приблизился к раненому, лежащему ближе других к огню, и сказал:
– Очуров?
– Это ты? – спросил в свою очередь раненый.
– Да, я. А это мои друзья. Все хорошо, лежи и не двигайся. Повезло тебе, однако, счастливый ты человек.
Через минуту уже все были на ногах.
Шелестов запретил раненому разговаривать, а остальным задавать ему вопросы. Очурова напоили сливками, разбавленными кипятком, а предварительно заставили выпить немного спирту.
– Самое хорошее лекарство, – сказал Быканыров, держа в руках пустой граненый стаканчик, из которого давали раненому спирт.
– Любите? – поинтересовался Петренко.
– Есть грех, – признался старик. – На севере все любят спирт. Хорошее лекарство и для больного, и для здорового.
Во-время оказанная помощь сыграла свою роль. Жизнь победила. Очуров ощущал слабость от потери крови, но раны его не беспокоили. У него появился аппетит, и Шелестов разрешил накормить его густым наваром из-под пельменей.
Выпитый спирт слегка туманил его мозг. На побледневших щеках проступил румянец. В глазах появился блеск.
– Болит? – спросил Шелестов, показывая на грудь.
– Мало-мало…
– Не трудно будет отвечать на мои вопросы?
– Совсем нет…
Все сгрудились у раненого. Жена примостилась у изголовья.
– Вы, кажется, смотрели их документы?
– Да, смотрел. Русский – Белолюбский, комендант рудника.
Все переглянулись, а Быканыров не вытерпел:
– А якут кто? – спросил он.
– У него диплом учителя… я держал его в руках, – и, поморщив лоб, Очуров сказал: – А фамилию забыл…
– Не Шараборин? – подсказал старый охотник.
– Нет, не Шараборин.
Быканыров посмотрел на Шелестова, и на лице его отразилось разочарование.
Шелестов улыбнулся и сказал:
– Он же не дурак, этот Шараборин, чтобы появляться здесь под своей фамилией.
Быканыров часто-часто закивал головой.
– Правду сказал. Я не подумал.
– Оружие у них было?
Очуров отрицательно помотал головой.
– А что висело на шее у русского? – напомнила жена Очурова.
Тот усмехнулся, хотел протянуть к жене руку и со стоном опустил ее.
– Это не оружие, – пояснил он. – Это фотоаппарат в кожаной сумке.
– Фотоаппарат… – повторила про себя Очурова.
"Это совпадает с моими предположениями, – подумал Шелестов. – Значит, не напрасно Белолюбскому понадобилась электролампа такой большой силы. Не напрасно он прикалывал к столу план Кочнева".
Все смотрели теперь на Шелестова, так как никто не знал деталей происшествия на руднике.
Но Шелестов не стал больше задавать вопросов, а попросил Очурова рассказать, что произошло с ним после того, как он покинул сегодня утром дом.
Очуров рассказал все по порядку, до того момента, как он потерял второй раз сознание по пути к дому.
А Быканыров, слушая Очурова, не находил себе места. Ему не хотелось смириться с мыслью, что якут, бритый наголо, был не "Красноголовый". Старый охотник топтался по комнате, с каким-то ожесточением сосал свою заветную трубку, и множество мыслей роилось в его голове.
Когда же Очуров окончил свой рассказ, Быканыров все-таки спросил:
– Скажи, какой из себя якут?
Очуров описал его внешность. По мнению Быканырова, она совпадала с внешностью "Красноголового". Не все же уверенности быть не могло.
– Ай-яй-яй… как плохо, – сетовал старик. – Однако, было у него что-нибудь такое, чего нет у других?
Очуров силился вспомнить, но безуспешно.
– У него на левой ноге пальцев нет, – оказала Очурова.
– Пальцев? – спросил Шелестов.
– Да, пальцев. Вместо пяти, только один палец. Я сама видела, когда он разувался.
Ни Шелестов, ни Быканыров не могли, конечно, знать, что при побеге Шараборина из лагеря пущенная в него пуля сделала свое дело. И сообщение Очуровой ничего нового не внесло. Но это только казалось. Слова жены позволили Очурову вспомнить, что якут прихрамывал на одну ногу, и за эту деталь ухватился Быканыров. Перед его глазами встало то раннее утро, когда Таас Бас обнаружил след чужого человека, не зашедшего в дом.
– И тот припадал на одну ногу. Да, припадал.
– Ничего. Скоро мы узнаем, кого себе в друзья выбрал Белолюбский, сказал Шелестов. – Готовьте поесть – и в дорогу. Вам, – он обратился к Очурову, – мы оставим лекарств, продуктов, а сами пойдем по следу этих людей. И все будет хорошо.
Бледное, беззвездное небо как бы поднималось все выше и выше. Начинало светать.
САМОЛЕТ НАД ТАЙГОЙ
– Тохто… Тохто*… – твердил Шараборин сидящему впереди него Оросутцеву. – Упадут олени. Совсем упадут. Важенка совсем плохая.
_______________
* Т о х т о – стой.
Оросутцев не обращал внимания на призывы своего сообщника и гнал оленей, как одержимый.
Ему было явно не по себе. Во-первых, не так все получилось с этим хозяином оленей. Кто же мог предполагать, что дело дойдет до ножа? Ведь планировали сделать все тихо, гладко, без шума. И не потому Оросутцев нервничал, что его донимали угрызения совести за напрасно пролитую кровь. Отнюдь нет. Конечно, лучше было бы обойтись без помощи ножа, но раз Оросутцев обнажил нож, надо было кончать этого якута-колхозника. А он оставил его недорезанного. А что это означает? Это означает, что его подберут или он сам доберется до жилья, и опасность погони станет реальной.
