Соловьев вовремя ушел из «Торпедо», немножечко поиграл в футбол за «Динамо» — и дальше целиком посвятил себя хоккею, зарабатывая летом на жизнь в командах дальних и негромких. Он окончательно сделался динамовцем, побыл по завершении карьеры начальником, наращивая звезды на офицерских погонах, превратившихся перед отставкой в полковничьи, руководил сборной страны и в общественном плане позиций нетерял.
Володя же Мещеряков в чем-то воронинскую судьбу скопировал, с печальным учетом, что ни великим, ни знаменитым игроком не был.
…«Мещеряка» в ленинградском «Зените» выбирали капитаном. И всеми силами он старался не затеряться среди торпедовских личностей. Вплоть до того, что для поднятия духа в уставшем от монотонности сбора коллективе согласился за собранные игроками сто пятьдесят рублей (зарплата инженера) остричься наголо, за что на трибунах немедленно прозван был Котовским.
Но играл он очень цепко в центре защиты рядом с Шустиковым. А в конце сезона шестьдесят четвертого и гол забил ударом метров с сорока — переломный гол в тяжело складывающемся для «Торпедо» матче, гол, позволивший продолжить борьбу за первенство.
В шестьдесят пятом — чемпионском для «Торпедо» — году он то ли переоценил свое влияние в команде, то ли боролся за него отчаянно. В общем, «Мещеряк» оказался во главе оппозиции тренеру Марьенко — в оппозиции, где, как в последний момент оказалось, никто, кроме него, не состоял. Как советский человек, он считал себя близким и к Иванову, и к Воронину, а простодушием только-только получившего разрешение играть за мастеров Стрельцова надеялся воспользоваться. Бунт его против Марьенко начался, когда Иванов и Воронин находились в сборной. Но поддержки от Эдика, который вообще был не от мира сего, он не получил. Не получил ее и от Батанова — Борис частенько ходил с Мещеряковым в свой любимый ресторан ВТО, однако к интригам, как я уже говорил, всегда питал отвращение… Словом, Марьенко не составило труда отчислить смутьяна, так мечтавшего о золотой медали.
Мещеряков отбыл в донецкий «Шахтер» — и когда пришла пора играть с «Торпедо», превзошел себя: закрыл Валентина Иванова напрочь, обратив на себя внимание… Он рвался обратно в Москву. Добился ненадолго места в «Спартаке» — помню, как приходил он к нам в АПН с Игорем Нетто, уже закончившим выступать. Он держался еще какое-то время на плаву, крутил роман с подругой Гали Брежневой, поддерживал приятельство с известными людьми, ходил в ресторан Дома Актера. У ленинградских болельщиков-интеллектуалов осталась в памяти забавная история. Он жаждал романа с красивой девушкой-архитектором. Но ей почему-то не приглянулся: а парень «Мещеряк» был интересный. Он звал ее на футбол — не соглашалась, звал еще куда-то — не шла. Наконец он пригласил ее в свою новую квартиру — сказал: «Галя, я приглашаю вас как архитектора!» Она спросила: «А что, в квартире какие-нибудь недоделки, ошибки в планировке?» — «Да нет — все в порядке!» — «Тогда зачем же мне приходить?» И тогда он сказал: «Галя, вы не правы!»
Что-то в его внешне продуманной жизни не сложилось после футбола. В должности детского тренера он сник. Друзья из мира искусства бедным бывшим футболистом очень скоро перестали интересоваться. Разумный, рациональный малый, он стал пить — не по таланту и положению в обществе. Из ЛТП он позвонил Славе Соловьеву, занимавшему солидную должность в ЦС (динамовском «министерстве»). Тот приехал к нему в ЛТП вместе со Стрельцовым — алкоголики и администрация сражены были наповал. Но и царский подарок бывших одноклубников Мещерякова не спас. Последний раз я видел его в семьдесят девятом году на похоронах Боброва. Никакого лоска в нем не осталось — и выглядел Володя тяжело больным. Вскоре он умер…
Вероятно, в Ташкенте, сразу после проигранного торпедовцами матча тбилисским динамовцам они пребывали в расстроенных чувствах. Но по возвращении в Москву мы встречали некоторых из них в различных заведениях общественного питания, проходящих по творческому ведомству, в бодром расположении духа.
В конце концов они вернули клубу утраченные позиции и выступили в чемпионате лучше всех московских команд. Никто не предполагал еще, что Виктора Александровича Маслова пригласят из Ростова в Киев — и «Дед» сделает за короткий срок украинских динамовцев главными фаворитами всесоюзного турнира. А в долгую гегемонию грузинских футболистов никто не верил. Поэтому, чувствуя, что доказав превосходство над остальными столичными клубами, узнавшие вновь кураж игроки «Торпедо» намеревались в очередном сезоне снова побороться за первенство.
И то, что в отпуске торпедовцы сильно веселятся, начальство не беспокоило — ведущие игроки собирались в большинстве случаев одной компанией. И начальству казалось, что неплохо будет, если футбольная Москва почувствует настроение серебряных призеров. На заводе успех «Торпедо» решено было отметить с особым размахом — мы присутствовали на двух банкетах: во Дворце культуры ЗИЛа и в Мячково. На банкете во Дворце культуры я впервые увидел вблизи Яшина. Здесь он диаметрально противоположен был своему официальному имиджу. Когда Аркадий Вольский — парторг ЦК на автозаводе — предоставил ему слово, он сразу же пошутил: «Ну вот, дали слово, когда я за стул вынужден держаться» — заметным стало, что выпил динамовский голкипер крепко, но солидный опыт подобных застолий не позволит ему расслабиться. И он произнес приличествующие случаю слова, растрогавшие торпедовцев и нас — гостей. Чувствовалось, что Лев Иванович действительно расположен к соперникам-призерам. После банкета он еще поехал на новоселье к Батанову, куда заспешил и наш сослуживец по АПН Борис Королев. Мы к тому времени немного соперничали между собой за близость к футболистам. Так, на очень важный матч в Тбилиси, предшествующий ташкентской переигровке, летал и мой начальник Авдеенко — и вернулся другом не только Иванова и Воронина, но и Метревели, который после победы динамовцев устроил у себя на квартире ужин для бывших одноклубников (и примкнувшего к ним нашего заведующего Александра Александровича).
Как-то все мы — футболисты и сотрудники Агентства — засиделись в Доме журналистов, после чего решено было ехать на Ленинский проспект — в гости к Валентину Иванову. Меня в момент сборов отвлекли знакомые за соседний столик — и когда я обернулся, то увидел, что в ресторане остался и Володя Щербаков со своей девушкой Майей (за пятнистую шубу ее прозвали Леопардом). На мое удивление Щербаков, плохо скрывая детскую обиду, объяснил, что ему ехать домой к Иванову не совсем удобно, а вот вместе со мной он поехал. Но и у меня не было полной уверенности, что меня звали. К тому же я догадывался, что девушка щербаковская не нравится жене Валентина Козьмича Лиде и вряд ли нравится воронинской жене (пройдет много лет, распадутся браки Воронина и Щербакова, а Валя с Майей найдут общий язык, но кто бы мог это предсказать поздней осенью шестьдесят четвертого года?). Я знал и то, что у жен главных торпедовских футболистов вызываю неприязнь как не по чину пьющий холостяк, проигрывающий в сравнении с товарищами, больше отвечающими их представлению о респектабельности, — один жил и работал за границей, у другого машина, у третьего редкие пластинки. И у всех — жены, с одной стороны, ограничивающие выпивку мужей, а с другой, сами не прочь посидеть за хорошим столом, с умеренным возлиянием и беседой, не выходящей за рамки общеизвестного, без пьяных откровений и надрыва.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
