Лариса посмотрела в сторону типографии. Пока нет. Снова перевела взгляд на деревья, на проходящих мимо людей.
К ней подошел молодой человек, сидевший до того на противоположной скамейке. Черная куртка, порванная и зашитая на рукаве, «молния» сломана. Брюки без стрелок, с пятнами, лицо сероватое, плохо выбритое, будто станком в спешке несколько раз там-сям провели и бросили.
– Извините, – заговорил он тихим, мямлящим голосом. – Извините, вы бы не могли сказать… Только, гм… В общем, как вас зовут?
Лариса недоуменно скривила губы, еще раз оглядела подошедшего. Задержалась на лице. Глаза унылые, блеклые, даже странно, как это он, с такими глазами, решился заигрывать. Она отвернулась.
Молодой человек не унимался:
– Извините, вы, может быть, меня не так поняли, но… понимаете, просто… ваше имя…
– Я вас не понимаю, – холодно сказала Лариса. – Странно вообще…
– Да, понимаю… – Он, кажется, задумался. – Да, трудно понять. Но просто… я бы хотел узнать, как вас зовут. Ну, ваше имя.
Лариса начала раздражаться:
– Видите ли, я замужем. Сейчас придет мой муж.
Она сказала это подчеркнуто предостерегающим тоном.
Но молодой человек, наоборот, обрадовался:
– Я вижу, вижу! У вас колечко – я это отметил. Да… Я вас часто здесь вижу… я здесь часто гуляю. И вот, понимаете…
– А-а, – догадалась Лариса, – я на кого-то похожа, да?
– Да. То есть – нет. Нет! Просто… Только не сердитесь! – Он даже вскрикнул и снова замямлил не смело, но настойчиво: – Я просто хочу… хочу узнать ваше имя. Мне это не… ну, необходимо. Пожалуйста.
Лариса передернула плечами и вздохнула:
– О господи!
– А я уже все продумал… Мне все ясно, – сам как бы с собой или, скорее, будто во сне бормотал этот странный. – Все дело в имени. Без него не выходит… не склеить… Понимаете, вы должны помочь… Скажите.
– Да зачем? Зачем вам знать мое имя? – откровенно изумилась Лариса. – Что там склеить еще?
Он вздрогнул, глаза его заблестели.
– К со… Я, к сожалению, не могу ответить. Но… – И он просительно сморщил лицо. – Ну что вам, трудно, что ли?
– Ну, Лариса, например. И что?
– Лариса? Честно?
– Да что ж это, господи!..
Молодой человек устремил оживший вдруг взор поверх ее головы, куда-то на крыши пятиэтажек, и тихо стал пережевывать:
– Лариса… Лари-са… Ла-ри-са-а…
Потом глянул ей в глаза, встряхнулся и сказал торопливо, деловито, словно приезжий, который узнал наконец, где находится нужная улица, и заспешивший теперь туда:
– Большое спасибо!
И он быстро пошел по тротуару, сутулясь, помахивая руками, бодро подбрасывая носками ботинок палые листья. Лариса усмехнулась, пожала плечами и посмотрела в сторону типографии – не идет ли в конце концов Виктор.
1995 г.
Бабки
Гля, Куцык такой идет. Я такой: «Куцык, иди сюда!» Он такой вроде не слышит, идет такой. Я такой: «Куцык, стоять!» Ну, ору уже такой. Он такой, раз, остановился. На меня шары выкатил такой. Я ему такой: «Иди сюда, козел!» Он такой подходит. Я такой: «Чё, оборзел, козел?» Он такой забычился, стоит такой. «Чё, Куцык?» Он такой: «Чё?» Я ему такой – бэдыщ в бочину. Он такой: «А-а!» Загнулся такой. «Я такой: Чё стегаешь, урод, я ж с легонца. А щас!..» И такой вроде хочу втянуть в грудак. Он такой опять: «А-а!» Я такой: «Чё ты сокращаешься, гад? Бабки есть?» Он такой: «Нету». Я ему такой: «Пошли». Он такой: «Мне домой надо скорее». Ну, мажется, козел. Я ему такой: «Чё ты мажешься, козел? Пошли, гнида, а то щас вмочу!» Ну, пошли такие в скверик за оптикой. Я такой сел на лавку, закурил. Он стоит такой. Я такой: «Показывай карманы, урод». Он такой стоит забычинный. Я ему пырищем по яйцам – бэдыщ. Он такой: «А-а!» Осел такой. Морда позеленела, пот такой. «А-а!» – приседает такой, плачет. Ниче, очухался. Я ему такой: «Ну, чё, Куцык, еще вмочить?» Он такой – чик, начал показывать. Ну, короче, три косых с мелочью такой выложил. Я ему такой: «Настегал, козел!» И такой – бэдыщ в скуляк. Он такой: «А-а!» – за скуляк схватился. И такой: «Не мои, на хлеб». Я такой: «Мне блин, фиолетово, в курсе?» Засунул такой бабки в карман и Куцыка так за шкирятину: «Стуканешь, Куцык?» Он такой: «Я не стукач». Я такой: «На пидора отвечай». Он такой молчит. Я такой: «Чё, стукач?» Он такой: «Нет». Я такой: «На пидора отвечай. Стукач, да?» Ну, такой в тычину ему мечу. Он такой: «Отвечаю». Я такой: «На пидора отвечай, урод!» Он такой: «Отвечаю на пидора, я не стукач». Короче, отпустил я его такой, покатил такой к ларькам. Как раз на батл «Кавказа» бабок. Думаю, щас такой прикуплю. И тут бэдыщ – такой Свищ выруливает. И такой: «Дыба, стоять!» Я такой стою. Он такой: «Бабки е?» Я такой: «Откуда?» Он такой: «Ищи, козел». Я такой: «Сколько?» Он такой: «Восьмеру». Я такой: «Откуда столько?» Он такой достает отвертку и такой: «В курса́х? – под вышаком хожу. Одним больше, одним меньше…» А сам закинутый напрочь такой, то ли манагой, то ли колесами. Шары белые. Я думаю такой: «Щас в точняк – ткнет такой в желудок и чё?» И такой: «Вот, Юрик, шесть штук, больше в точняк нету». Он такой бабки взял, отвертку спрятал и пошел к ларькам такой. Я такой стою, смотрю. «Накрылся мой «Кавказ», блин!» А Свищ уже такой к ларьку подгребает, где я собирался товарнуться. И тут – бэдыщ, Мирза такой к Свищу гребет. Такие они чё-то перебазарили там, Свищ ему такой чик-чик – бабки такой отстегнул. Мирза батл, короче, такой взял водяры и покатил куда-то бухать.
1995 г.
Вторая половина дня
Мы шли по лесу и пинали листья.
«Этот от какого дерева? Дуба?» – спрашивал я. «Совершенно верно, Паганель!» – «А у нас дубы не растут. И клены тоже». Когда мы стояли на горбатом мостике с обрушившимися в воду перилами, я боялся, что она столкнет меня. Она живая, ей скучно со мной. И грустный, тихий, словно больной, лес не может заглушить ее радость – ей хорошо. Я хочу, чтобы мне хоть на минуту стало так же. Я пытаюсь говорить глупости: про листья, про осень, про покой, а она смеется. Смеется глазами. «Смотри, цветы!» – она сорвала поздний, почти бесцветный цветочек и воткнула себе в волосы. «Теперь ты совсем похожа на испанку». Она подняла, изогнула руки и щелкнула пальцами. «Здорово», – сказал я. Мы идем дальше. «Это поганки?» – «Наверное». Мы не ищем грибы, мы просто гуляем по лесу и пинаем листья. Они подлетают и вновь ложатся на землю. Я беру ее за руку и держу – и готов держать так всегда, но она освобождается, быстро уходит вперед. «Смотри, а это?» – «О, похоже на шампиньон». – «Краси-ивенький. Сорвать?» – «Только грибницу не потревожь. Новый вырастет». И мне становится неловко за свое сюсюканье. Я думаю: как ребенок… Острыми ноготками она отделила гриб от корня, долго рассматривает. «Интересная шляпка, да?» – «Да». – «И пахнет как! Прелесть…» В ней просыпается азарт. Кружим вокруг того места, где рос шампиньон, но больше грибов нет. «А это что там краснеет?» – «Давай посмотри. Может, мухомор». Подходим. Бутылка из-под кетчупа. Кострище, корявый ствол с облезлой корой. «Шашлыки кто-то жарил». – «Тоже хочу шашлыков». – «Я тоже…» – «Ой, смотри!» Трухлявый пенек усыпан хилыми коричневыми грибками. «Опята, да?» – «Не знаю. Я в таких не разбираюсь». Она присела, осторожно, с опаской трогает грибочки: «И я в грибах мало что знаю. Белые знаю…» – «Тогда оставим, пусть растут». – «Пусть». Неожиданно набрели на маленький прямоугольный пруд, вся поверхность воды покрыта листьями. «Красиво?» – «Да. Красиво». «Сейчас бы кораблик. – Она сладко вздохнула. – И поплыли бы мы с тобой…» Я пожал плечами: «Нет у нас кораблика». – «Давай тогда просто на бережке посидим». – «Давай». Присели на листья, она взяла один, покрутила, потом – еще один. «Смотри, по краешку он зеленый». – «Это кленовый?» – «Кленовый». – «Красивые у кленов листья». Я лег на спину и стал смотреть в небо. Его мало, прямоугольничек, словно отражение пруда. И облака бегут, бегут, и солнце то выглянет, то спрячется. Она легла рядом. «Что грустишь?» – «Не грущу, на небо смотрю». – «И что видишь?» – «Облака, солнце». Она тоже смотрит, наверное, ищет солнце. А его там нет, где-то оно сбоку, за деревьями. Потом повернулась набок, прижалась ко мне: «Мне холодно». Я прикрыл ее полой своего пальто, и она уткнулась мне лицом в грудь. Я обнял ее. И так мы лежим долго, я дышу ее волосами. Странно все это, странно… Пролетела птица, тяжело, со свистом махая крыльями. Она приподняла голову: «Что это?» – «Ворона». – «А… Ты уютный и теплый». Снова спряталась, я еще крепче обнял ее и закрыл глаза. Время от времени грохочут вдалеке электрички, а так, без них, тихо-тихо, и воздух чистый, свободный. Сытный. «Хорошо здесь», – слышу ее голос как будто в себе. «Да, я об этом же думаю». Кажется, часы остановились, и мы никогда не уйдем отсюда, и больше ничего нигде нет, кроме этого больного леса, маленького, под опавшей листвой спрятавшегося пруда и нас, прижавшихся друг к другу. Странно… Порыв ветра, зашуршало, на нас посыпались листья. Пусть засыплет, засыплет совсем… «Я теперь как ведьма, да?» Она сидит, подогнув под себя ноги, волосы растрепались, в них сухие травинки. «Нет». – «А-тя-тя-тя-тя-тя», – состроила морщинистую гримасу, зашамкала ртом, как беззубая. «Все равно нет». – «Ладно, пойдем на станцию».
