– Я виноват.
– Я знаю это без твоего признания. Уффф… – Рухнул в кресло, – Опять аут… Ладно, я сегодня в мажоре. Бери папку, – вот она, на столе. И вплотную займись собакой. Сейчас, в эту секунду. А потом зайдёшь ко мне перед встречей с англичанином.
– Слушаюсь, шеф!
– Тебе не кажется, что мы похожи на идиотов?
– А может, так оно и есть?
Седой и Моня сидели на Крещатике в подземном переходе, называемом в народе «труба». Оба были в потрёпанной одежде. У Мони на голове поблёскивала узорами восточная тюбетейка, и лохматились приклеенные усы. Глаза глядели через неоптические, круглые как пенсне, очки. В руках он держал балалайку. Седой сидел на корточках и перебирал струны обшарпанной гитары. На голове его желтым снопом обвисала соломенная шляпа, глаза скрывались под чёрными очками. Мохнатая борода торчала лопатой вперёд и упиралась в гитару, мешая играть.
Они исполняли роль нищих музыкантов с юга Украины. И оба были в розыске Интерпола.
«Самый лучший способ спрятать что-либо, – это положить его на самом видном месте», – философски говорил полковник, отправляя их в «трубу».
По поддельным документам они являлись родственниками. Седой – отец. Моня – сын.
– Ну, поехали, нечего сидеть, – мрачно предложил Седой, и оба заунывно стали перебирать струны. Седой владел гитарой с юности, Моня в детстве учился в музыкальной школе по классу балалайки. Это и определило их имидж. Музыкальный строй они более-менее держали.
– Беса ме-е-е… Беса ме мучо-о-о… – хрипло завыл Седой.
– Чёртов Дубина, – пробормотал себе под нос Моня.
Они исполняли роль связных. К ним должен был подойти один очень серьёзный человек и передать контактную весточку – так сказал Дубина, а Моня – поверил. Теперь бесился и не знал, что делать. Они торчали в «трубе» уже пятый час. Заработали кучу копеечных монеток – у Седого оказался талант привлечения капитала завываниями, – но никакого «контакта» не было, кроме жалостливых взглядов пожилых киевлянок бросавших в шляпу монетки по десять копеек.
В стороне от выступающих музыкантов, недалеко, возле зазывно мигающих игровых автоматов, стояли двое. Они курили сигареты, меланхолично поглядывали по сторонам, и слушали вступление дуэта. Второй сказал:
– Зачем ты меня притащил в свой Киев? Какая здесь революция? Барды кричат какую-то муру, да бабы мужиков снимают – вот и весь экстрим.
Первый ответил:
– Да, что-то мы въехали не в тему. Никаких вооруженных конфликтов. Где это таинственное Сопротивление? – И добавил: – Наверное, сидит в подполье. Но захват Киево-Могилянской академии был на самом деле! Они выдвигали ряд требований политического характера. Американцы не пошли им на встречу, – они не согласились выпустить узников в Гуантанамо, – отряд повстанцев прорвал оборону и ушел в неизвестном направлении, не потеряв ни одного человека.
– У тебя достоверные сведения? – спросил второй.
– Да. У меня на Подоле много друзей.
– Хорошо. Я тебе верю. Но спроси у своих друзей с Подола, где эти люди. Нам надо выйти на них.
– Где все эти люди? Я тебе скажу где. – Он стал говорить громче. Разговору мешало пение гитариста и треньканье балалаечника. – Они не здесь, в «трубе». Они прячутся где-нибудь на Борщаговке, Куренёвке или Ветряных горах. Наверное, ещё не время разворачивать полномасштабные действия против америкосов. И мы будем ждать, когда события развернутся, как на Болканах. Спешить не стоит. Пойдём, лучше, купим мороженное.
Двое медленно пошли в глубину подземного перехода.
– Квантаномейра… – пел Седой, невозмутимо спрятавшись за очками. Моня вёл соло на балалайке. Подошли двое немцев из контингента НАТО в форме офицеров Германии.
– О! Йа, йа… – сказал один из них, поцокал языком и помахал Моне рукой. Тот отвернулся в сторону, продолжая вести тремоло на балалайке. Немцы постояли, послушали, кинули в шляпу бумажку в пять евро, и побрели в глубь «трубы». «Бесаме-е-е!..»
– Ёханый бабай, – мрачно пробурчал в паузе Моня. – Меня это всё достаёт! Фашистские хари подкармливают нас своими дебильными европейскими купюрами. – Схватил евро и порвал на мелкие кусочки.
– Ты ещё съешь её, – критически сказал Седой.
– Я их заставлю её съесть, – ответил Моня. И вообще…
– Стой-стой, Саша, – решительно схватил Седой за руку Моню, собирающегося сорвать усы и покинуть «трубу». – Ты забыл, что есть такое слово – дисциплина. Ты что, хочешь, чтобы и дальше негры трахали наших баб? Хочешь? Ты скажи, я тебя пойму. Чего молчишь? Так вот и молчи. Нам дали задание. Провалит его любой болван, а выполнить – это посложней. Ты что, думаешь только стрелять из пулемёта? Нет, дорогой, халява не пройдёт. Бери в руки балалайку – это посерьезней, чем пулемёт.
Они снова забренчали заунывную мелодию. Подошел старый дед, весь заросший седой щетиной и в вылинявшей фуфайке. Стал, прищурившись слушать. В паузе сказал:
– Э-э-э… Братки… А чтось вы такое гарное граете? Кх-кх-кх, – закашлялся.
– Полонез Огинского, – пробурчал Моня, исполнявший произведение, которое сдавал на экзамене в музыкальной школе.
– Гарно, гарно… Кхм… кх… кх… Очень гарно. Прям за душу берёт. А можно трошки щё? А?
Моня, вздохнув, исполнил полонез ещё раз.
– Дякую, дякую… Спасибо, братки… – Дед раскурил самокрутку и пустил клуб дыма. Невероятный запах распространился вокруг.
– Господи, дед, что это ты куришь? – замахал рукой перед лицом Моня.
– Грибы, сынок.
– Чего?
– Грибы, грибы. Сушеные. Очень, знаешь ли, хорошая штука. Акх… кх… кх… Меня, – сплюнул, – Карлуха научил.
– Какой Карлуха?
– Друг мой. Нерусский правда. Фамилия у него странная – Каштановая Роща.
– Каштановая Роща?
– Да, вот такой фамилий был у него. Кхм… кх… кх… Хочешь курнуть?
– Да уж, спасибо.
– Ну, как хочешь. А Карлуха любил. Накурится, бывало, грибов и начинает мне рассказывать сказки. Хороший был парень. Помер уже. Перекурил. Кхм… кх… кх…
Дед бросил в урну самокрутку и медленными шагами пошел дальше.
Музыканты продолжали свою работу. В стороне от них, метрах в десяти, стоял пожилой мужчина и продавал значки «Украина+НАТО=любовь». Из его старой, потрёпанной сумки выглядывал объектив видеокамеры, которая записывала выступление струнного дуэта. Ещё пять человек, в разных точках «трубы», контролировали концерт Седого и Мони. Это были люди полковника Дубины. Ждали Ликвидатора. После покушения он на связь не вышел. Дубина сбросил на его e-mail предложение о встрече, которая и должна была состояться, если бы не вмешательство итальянцев. Ликвидатор ответил. Теперь он должен был, по плану, подойти к Седому и передать свой «паспорт» – подтверждение того, что он действительно Ликвидатор, а не подставной агент ЦРУ в Интернете. «Паспорт» представлял собой одну из половинок разорванной на две части купюры в сто советских рублей. Вторая половина была у Дубины. После этого подтверждения можно было спокойно общаться.
К музыкантам подошла крупная женщина в полутёмных очках.
– Скаажите, паажалуйста, а вы можете исполнить «Мурку»?
– Тьфу ты, – тихонько под нос чертыхнулся Моня.
– Сударыня! Естественно! – галантно ответил кавалер Седой. – Для вас – что угодно. – И запел: «В тёмном переулке, где гуляли урки…» Минут пять кривлялся Седой, вошедший в роль и тарахтел на балалайке Моня. Дама аплодировала обоим, кинула в шляпу купюру в пятьдесят гривен, помахала рукой и скрылась в потоке людей.
– Пятьдесят гривен? – удивился Моня. – За «Мурку»? Подруга, наверное, была на «зоне».
– Мда… – удивлённо сказал Седой. Мы тут ещё и заработаем. – Пять-шесть «мурок» – и день прожит не даром.
– Да, Вова! И можно пойти в «Экспресс».
– Забудь, «Экспресс»
– Да знаю, – печально вздохнул Моня.
Подошли двое американских сержантов. Седой невозмутимо глядел на них. Моня с бешенством во взгляде отвернулся и стал настраивать балалайку.
– Э-э-э… – начал один из американцев. Ви можеть знать? Дьюк! Дьюк Эльингтон. Йес?
– Йес, – ответил Седой и продолжал слушать.
– Сыграть Дьюк Эльингтон?
– Йес. Фифти долларс.
Моня поднял голову и посмотрел на Седого, топорща свои приклеенные усы. Американцы вытащили бумажку в пятьдесят долларов.
– Саша, помогай, – сказал Седой, ударил по струнам и запел «Караван»: Па-а-а… Паба-па-бапа-па-паба…
За три минуты заработали пятьдесят долларов.
– Чёрт, – сказал Моня. – Я не думал, что это такое выгодное дело. Давай бабки подсчитаем, а?
– Успеешь, ещё не вечер, – ответил лидер-гитарист.
За следующий час заработали ещё около ста гривен.
– Волна какая-то пошла, – сказал Моня.
– Эта волна называется вечернее пиво. Уже вечер, все поддатые. И здесь, в «трубе», кстати, крутится только народ с «бабками». Остальные не могут заплатить за метро, не то, что за «Мурку».
