должно быть, основатель компании «Лореаль» мог иметь к этому отношение. Так же как и к регулярно приносимым пакетам с едой. Они возвели перегородку посредине помещения, чтобы сестра Дэнни могла побыть наедине. Зимой в курятнике было так холодно, что дверь примерзала наглухо. Его сестра пыталась спать на печи и как-то раз проснулась в обгоревшем халате.
Чтобы сойти за христиан, мать и сестра Дэнни стали ходить по воскресеньям в церковь. Десятилетний Дэнни вернулся в школу; предполагалось, что так он будет вызывать меньше подозрений. Ученики в сельской школе оказались еще менее способными, чем в Жуан-ле-Пен.
Единственный урок, который Дэнни запомнил, был об одном событии в жизни учителя. Детали рассказа показались ему настолько нелепыми, что он счел его выдумкой: «Я сказал, что это совершенно невозможно! И спросил об этом маму. Она ответила, что так случается». Все-таки он им не поверил. Но однажды ночью, когда Дэнни, как обычно, спал со своей матерью в одной кровати, ему понадобилось выйти в туалет. Когда он перелезал через нее, она проснулась – и обнаружила над собой сына. «Моя мать испугалась. И тогда я подумал: в конце концов, всякое бывает».
Даже в детстве Дэнни испытывал почти теоретический интерес к другим людям: почему они думают то, что думают, почему они поступают так, а не иначе? Его личный опыт в этой сфере был ограничен. Он ходил в школу, однако избегал контактов с учителями и одноклассниками. Он ни с кем не сдружился. Даже случайное знакомство могло стать смертельной угрозой. С другой стороны, находясь на определенной дистанции, он был очевидцем многих интересных поступков.
Дэнни считал, что его учитель и владельцы бара не могли не понимать, что он еврей. По какой еще причине умный городской мальчик десяти лет сидит в классной комнате, наполненной деревенскими недотепами? Зачем его явно состоятельная семья поселилась в курятнике? Но они ни разу даже не намекнули на свое знание. Учитель ставил ему высокие оценки и даже приглашал к себе домой. Мадам Андрие, хозяйка бара, обращалась к нему за помощью, давала советы (совершенно бесполезные) и даже пыталась обсудить с матерью перспективу совместного открытия борделя. А многие другие люди, вполне очевидно, вообще ничего не подозревали.
Дэнни особенно запомнился молодой французский нацист, сотрудник милиции, который безуспешно ухаживал за сестрой Дэнни. Ей было девятнадцать, и она стала красавицей. (После войны она с большим удовольствием дала знать нацисту, что он влюбился в еврейку.)
В ночь на 27 апреля 1944 года – эту дату Дэнни никогда не забудет – отец позвал его на прогулку. У отца появились темные пятна во рту. В свои сорок девять лет он выглядел стариком. «Он сказал мне, что я должен стать ответственным, – вспоминал Дэнни. – Он сказал мне, чтобы я считал себя единственным мужчиной в семье. Он рассказал, как удержать ситуацию с моей матерью под контролем и что я – самый нормальный человек в семье. Я дал ему книгу своих стихов. В ту ночь он умер».
О смерти отца у Дэнни осталось мало воспоминаний, за исключением того, что мать заставила его провести ночь с месье и мадам Андрие. Она знала еще одного еврея, прячущегося в этой деревне, и позвала его на помощь. Умершего похоронили по еврейскому обряду, однако Дэнни не пригласили, наверное, потому, что это было слишком опасно. «Я очень разозлился на отца из-за его смерти, – говорил Дэнни. – Он был хорошим. Но он не был сильным».
Шесть недель спустя в Нормандию вошли союзники. Дэнни так и не увидел ни одного солдата. Через его деревню не проезжали американские танки, пехотинцы не раздавали конфет детишкам. Просто однажды он проснулся с ощущением радости в воздухе. Членов милиции расстреливали или арестовывали, многие женщины ходили с обритыми головами – наказание за то, что спали с немцами. К декабрю фашисты были полностью изгнаны из Франции, а Дэнни и его мать смогли поехать в Париж и посмотреть, что осталось от их дома и имущества.
Дэнни взял с собой записную книжку, озаглавленную «Что я пишу о том, что думаю». В Париже ему попался на глаза один из учебников его сестры, где он прочитал эссе Паскаля. Оно вдохновило его написать в тетрадь собственные размышления.
Немцы начали свою последнюю контратаку, чтобы вернуть Францию. Дэнни и его мать жили в страхе, что они прорвутся. А Дэнни писал эссе, в котором пытался объяснить потребность человека в религии. Он начал с цитаты из Паскаля: «Вера – это бог, ощущаемый сердцем» и добавил от себя: «Как верно!» Дальше последовали его собственные строки: «Соборы и органы – это искусственный способ создавать такое же чувство».
Дэнни больше не думал о Боге как о сущности, которой мог бы молиться. Позднее он испытывал одновременно и гордость, и стыд, обращаясь к своим детским религиозным исканиям. Его незрелое эссе было «глубоко связано в моем сознании с тем, что я еврей, с тем, что у меня сильный ум и слабое тело, и с тем, что я никогда не ладил с другими мальчиками».
Они остались в своей старой парижской квартире. Впервые за пять лет Дэнни ходил в школу, не скрывая, кто он такой. И на многие годы у него сохранились нежные воспоминания о завязавшейся там дружбе с парой статных русских аристократов.
Через много лет он решил проверить свою память, разыскал братьев и связался с ними. Один из братьев стал архитектором, другой врачом. Они ответили, что прекрасно помнят его, и прислали снимок, где их сфотографировали вместе. Но не Дэнни был на этой фотографии. Братья его с кем-то перепутали. Дружба оказалась воображаемой.
Канеманы чувствовали себя в Европе неуютно и в 1946 году покинули ее. Вся родня отца осталась в Литве и вместе с шестью тысячами других евреев в их городе была убита. Выжил только дядя Дэнни, раввин, который во время вторжения немцев оказался вне страны. Он, как и семья матери Дэнни, поселился в Палестине. Так они и переехали в Палестину.
Переезд запомнился Дэнни лишь одним: стаканом молока, принесенным дядей. «Я до сих пор помню, какое оно белое. Мой первый стакан молока за пять лет». Дэнни, его мать и сестра перебрались к родственникам матери в Иерусалиме.
Там годом позже, в тринадцать лет, Дэнни принял окончательное решение относительно Бога: «До сих пор помню, где это произошло – на улице в Иерусалиме. Я мог представить себе, что Бог есть, но не мог поверить, что его беспокоит, занимаюсь ли я онанизмом. И я пришел к выводу, что Бога нет. Так закончилась
