Много позже из красочной брошюры Серафима «Моя борьба — моя победа» он узнал от «совести нации», подробности счастливого спасения. Они были цветисты, красочны и изумляли читателя неподражаемым мужеством автора. Особенно этот момент, когда благодаря своей прозорливой мудрости и неподражаемому уму он разгадал преступный замысел «областного царька-змея трёхглавого».
О том, что нашелся некий господин N, который предупредил его о грозящей опасности, в результате чего, как видно лишился головы, ничего написано не было. И правильно. Нечего всякой ерундой засорять бумагу и дурить людям голову. Когда позолота нанесена, не следует ковырять ее ногтем.
Все это будет позже. Сейчас, когда приблизился момент назначения и наказания виновных в провале операции, настало время подумать о себе. Инстинкт самосохранения, тревожно размахивая красными сигнальными флажками, колотился внутри организма, ясно указывая на опасность.
* * *
Главного предателя сорвавшего операцию по окончательной «профилактике» Серафима Бальнова уже начали искать. На Гусарова пока не вышли, но это было временной передышкой.
«Момент проверки прямой кишки на прочность, хотя и не наступил, но горячие волны неотвратимости этого мероприятия безжалостно накатываются на кольцо ануса. — Я стал говорить о себе в третьем лице — подумал он. — Это тревожный симптом».
Кому, как не ему была известна вся система установки и прослушивания телефонных переговоров враждующих между собой партий и движений. Во многих операциях по установке такой аппаратуры, Алексей принимал самое непосредственное участие.
То, что разговор записан, прослушан и сейчас в фонографической лаборатории идет детальное изучение особенностей характеристик записанного голоса, сомнений не вызывало. Человеческий голос — это своего рода звуковые отпечатки пальцев. Похожие — есть, одинаковые — исключаются. По ним достаточно легко найти любого говоруна.
Можно было не сомневаться, что в настоящее время среди всех немногочисленных лиц, посвященных либо обладающих доступом к информации по ликвидации Бальнова, шел негласный сбор образцов голоса, для последующего сличения и определения говорившего. Это пока первичные оперативные, так сказать негласные действия. Но если будет проведена официальная служебная проверка, а все говорила том, что она будет обязательно, скрыться от карающего меча пролетариата, в образе Смерти с косой будет ой как непросто.
— Гусаров, к телефону, — в очередной раз, зычно гаркнул помощник дежурного.
Инстинкт ли ему подсказал, чутье на подсознательном уровне дало отмашку или что-то другое. Но он почувствовал, что настырный абонент, это именно тот кто занимается сбором образцов. За последние пару часов, его уже несколько раз звали к служебному аппарату. Пока, под разными предлогами от разговоров удавалось уклоняться…
* * *
В пропахшей табаком дежурке кроме него был только помощник дежурного, капитан Паняшин. Простой служака, прибывший к ним с Дальнего Востока из расформированной ракетной части, но считающий себя много повидавшим и хлебнувшим в полной мере лиха.
Под маской хитроватого мужичка находился нормальный и главное добрейшей души человек. Из той породы людей, которых когда они рядом — не замечаешь, но если их какое-то время поблизости нет — начинаешь испытывать серьезный дискомфорт и беспокойство. Именно у них, всегда можно и денег до получки перехватить и бутерброд, когда ты рядом они всегда переломят наполовину. Главное же в них было другое — они умели внимательно слушать и искренне сочувствовать, когда тебе плохо или радоваться вместе с тобой, когда хорошо.
Алексей отдавал себе отчет в том, что по отношению к Паняшину поступает достаточно скверно, если не сказать бесчестно. Но времени на придумывание, чего-то другого, более элегантного и детального у него не было. Поэтому, повздыхав для порядка, он как можно слезливей, стал жаловаться на свою лихую судьбу и пристрастие к женскому полу.
— Ты понимаешь, Паняшин. Достал он меня, — начал он издалека, как бы приглашая своего собеседника к разговору.
— Случается и хуже, — охотно вступил в разговор, скучающий Паняшин. — По службе достал или где?
После этого Алексея понесло по кочкам красноречия и фантазии. Врал он вдохновенно. Главная тема — молодая любовница, жена их начальника. «Извини, при всем уважении к тебе, назвать его имя не могу».
— Так вот, — закручивал он сюжетные болты. — В последнее время, он — так называемый муж, стал в чем-то подозревать ее, ласточку мою сизокрылую. Постоянно, гадюка очковая, выспрашивает у неё подробности, где была с кем, все с подковыркой, все с издевкой. Сейчас вот, змееныш, за меня взялся. Пытается, гад, по моему голосу определить, была у меня с его женой связь любовная или нет? Если была? Продолжается ли сейчас? А когда я начинаю с ним разговаривать, сразу очень волнуюсь. Потому как твердо знаю, что в мои объятия её первоначально толкнула не любовь ко мне, а его измены. Он и ее-то, дочку своего боевого товарища, совратил, старый мерин. В результате, всех сексуальных излишеств сегодня стал настоящим импотентом. Пьет, негодяй, водку и в нетрезвом, просто в голове не укладывается, аморальном виде, ее мою голубку белую, оскорбляет. А она, мой цветочек аленький женщина молодая, красивая. Ей хочется нормальной, а главное, полноценной жизни и большой, светлой любви. Так, что он, скунс вонючий, придумал. Когда зовет меня к телефону, голос меняет. Спрашивает всякую ерунду, а разговор, енот полосатый, записывает на магнитофон. После режет пленку на мелкие куски, монтирует запись и дает ей, моей лебедушке, прослушать. Как будто бы я, со служебного телефона, развратом занимаюсь и разговариваю с любовницей. Скоро он опять позвонит так я тебя, как последнего оставшегося в живых боевого друга очень прошу, ты чуть голос измени и поговори с этой жабой от моего имени…
После прослушивания познавательной лекции для начинающих зоофилов и ботаников, Поняшин мужественно сдержал скупую, закипающую слезу, отвернулся и прерывающимся от волнения голосом, дал слово поговорить. Для убедительности, зачем-то провел ребром ладони по шее.
Во время следующего сеанса связи, он, страшно волнуясь, потея и заикаясь, поговорил.
Его выступление проходило под одобрительные взгляды и просто неприличный до колик в желудке молчаливый припадок хохота Гусарова. В изнеможении склонившись над соседним столом, он то ли плакал, то ли хрюкал от смеха. Однако Поняшин в дальнейшем готов был поклясться здоровьем своих детей, утверждая, что во время его разговора Лёха рыдал как дитя неразумное.
