Девушка ножницами подправила Ринтыну волосы и, полюбовавшись на него издали, сказала:
— А теперь можно пойти покушать.
В большой столовой, которую полярники называли кают-компанией, за длинным обеденным столом сидели несколько человек. У окна, в конце стола, загораживая широкой спиной свет, сидела очень полная женщина с напудренным лицом и накрашенными губами. Ринтын ее узнал: она несколько раз приходила в стойбище, и все называли ее женой начальника полярной станции. "Точно кровь пила, — подумал Ринтын, взглянув на ее губы. — А лицо как у пекаря дяди Павла".
— Леночка, опять опаздываешь, — сказала толстая женщина. — Анатолий Федорович где?
— Анатолий задержался в обсерватории. Обещал скоро прийти, — ответила Лена. — А это мой маленький друг. Как тебя зовут, мальчик? — обратилась она к Ринтыну.
— Ринтын…
— Какой хорошенький! — всплеснула руками жена начальника. — Вот уж не думала, что чукчи могут быть такими симпатичными!
Лена посадила Ринтына рядом с собой. На столе было много вкусных вещей. Глаза у мальчика разбежались: всего, что здесь было наставлено, он не только никогда не ел, но и никогда не видел.
Вошел Анатолий Федорович.
— Смотри, Толик, какой у Леночки гость, — сразу же обратилась к нему жена начальника полярной станции.
Лена, искоса поглядывая на замиравшего от страха Ринтына, рассказала, как она его застала с ножом у домика магнитной обсерватории.
Когда отяжелевший от непривычной еды Ринтын слез с высокого стула, к нему подошел Анатолий Федорович и, подавая руку, серьезно сказал:
— Будем друзьями, Ринтын.
Ринтын почти каждый день стал бывать на полярной станции. Если Лены не было дома, в ее чистенькой маленькой комнате, мальчик знал, куда идти: в радиорубку. В комнате, наполненной писком и таинственным миганием зеленых огоньков, Ринтын чувствовал себя в другом мире, на перекрестке невидимых путей, где навстречу друг другу со всех концов земли мчались новости на непонятном, птичьем языке. Ринтын любил слушать Москву. Почему именно Москву, он и сам не мог бы сказать. Просто однажды Лена включила приемник, и, когда комната радиорубки наполнилась звоном кремлевских курантов, она сказала:
— Говорит Москва!
Отзвенели куранты, и голос из радиоприемника в точности повторил слова Лены:
— Говорит Москва!
Ринтын мало понимал из того, что говорила диктор, но отдельные слова прочно застревали в мозгу, волновали воображение. Он даже во сне видел эти слова, которые сам вслух не мог бы произнести.
Через Ринтына Анатолий Федорович и Лена познакомились с остальными ребятами стойбища, и в хорошую погоду все вместе катались с горы на нартах.
После уроков и часов, проведенных на полярной станции, Ринтын с тяжелым сердцем возвращался в постылый дом, пропахший спиртом и загаженный собутыльниками отчима Гэвынто. Он чувствовал себя дома совсем одиноким.
13
Ранней весной, когда солнце стало высоко подниматься над горизонтом, Ринтын заболел желтухой. Он лежал в пологе и в маленькое окошечко, проделанное отчимом в стене, видел, как небо с каждым днем все больше голубело. Запахи весны проникали в полог, вытесняя прокисший, затхлый воздух.
Ринтына навещали ребята. Чаще других приходил Петя. Он неумело вползал в полог, устраивался рядом с больным и развертывал бумажный сверток со сладкими булочками. Он жаловался на Калькерхина, насильно выменявшего у него резиновый мячик на курительную трубку. Петя с любопытством разглядывал бледное, похудевшее лицо Ринтына и говорил:
— Ты совсем изменился. Лицо у тебя стало как у старика.
Однажды Петя увидел принесенный бабушкой Гивынэ амулет. Это был маленький игрушечный лук с колчаном и несколькими стрелами. Он висел над головой Ринтына, чтобы помочь ему быстро выздороветь.
— Давай меняться, — сразу же предложил Петя, успевший за зиму променять все свои городские игрушки на эплыкытэт, пращи, тюленьи кости и морские ракушки.
— Я не могу менять, — покачал головой Ринтын. — Это не игрушка, это амулет. Его сделал мой дед, когда меня еще на свете не было, он охраняет меня от злых духов.
— А какой хороший лук! — продолжал восхищаться почерневшим от времени и копоти амулетом Петя. — Давай посмотрим. Ты же бросил в огонь свой обычай.
— Нельзя! — Ринтыну вдруг пришло в голову, что он оттого и заболел, что сжег свою собачку. — Еще хуже будет, и я могу умереть.
— А ты духов этих видел? — вдруг спросил Петя.
— А как же! — ответил Ринтын и рассказал сон, виденный им незадолго до болезни.
Духи во сне оказались большими каменными людьми. Они перешагивали через яранги, словно через кочки, ловили руками китов и тут же откусывали им головы. Спали они на Кэнискунской горе, отломив от нее вершину, которую подкладывали под голову вместо подушки.
Слушая страшный рассказ Ринтына о злых духах, Петя по-прежнему не отводил глаз от лука.
— Слушай, Ринтын, — таинственно зашептал он, — а нельзя ли убить злого духа?
Не получив ответа, Петя еще немного посидел и ушел, взглянув еще раз перед уходом на амулет-лук.
После ухода друга Ринтын долго ворочался с боку на бок. Теперь ему было ясно, почему болезнь так долго держится в его теле. Во-первых, он разгневал духов тем, что сжег амулет, а во-вторых, разве может справиться с каменными злыми духами маленький, почти игрушечный лук, которым можно убить разве только мышь!
Ринтын приподнялся на локтях, встал на колени. Голова у него закружилась. Все же он дотянулся до стены и снял лук. От изнеможения у Ринтына задрожали пальцы, и он выронил лук на постель.
Лук был сделан из обыкновенного дерева, а тетива свита из оленьих жил. Кожаный колчан был разукрашен вышивкой из мелкого, как речной песок, бисера. Бисер сильно потемнел от грязи, его можно было разглядеть только вблизи. Тугие перья на концах стрел отливали жирным блеском. Ринтын вытащил одну стрелу. Трехгранный наконечник из моржового клыка пожелтел, но на каждой грани еще можно было разобрать рисунки, раскрашенные охрой. На одной стороне была изображена стрела, на другой — маленький ребенок, на третьей — женщина. От колчана шел запах истлевающей кожи, словно дух времени, дух древности.
Ринтын приладил стрелу, натянул тетиву и поискал, куда бы прицелиться. Над меховой занавесью светлым кружком виднелась отдушина. Ринтын навел на нее стрелу. Но в это время занавесь заколыхалась и показалась голова отчима. Ринтын от неожиданности отпустил тетиву, и стрела упорхнула через отдушину в чоттагын.
От ужаса Ринтын застыл на месте, держа лук в вытянутой руке. Надо было спрятаться под одеяло, а мальчик даже пошевелиться не мог. Но отчим, вошедший с солнечной стороны, ничего, кроме окошечка, не видел. Он прополз мимо Ринтына, вытащил из-за пазухи бутылку, отхлебнул от нее и принялся разворачивать и разглядывать какие-то бумажки, откладывая одни в одну сторону, другие — в другую. Ринтын, немного придя в себя, спрятал лук и колчан со стрелами под одеяло.
Когда отчим ушел, Ринтын прикрепил к стене лук и, улегшись, уснул, утомленный и взволнованный.
Мальчика разбудил шум. В пологе было битком набито народу. Посреди полога сидела старая Пээп. Она держала в вытянутой руке стрелу от амулета и быстро шептала заклинания. Ее рот, усыпанный большими неровными зубами, судорожно подергивался. Грязная от табачной жвачки пена обильно выступала на губах и падала на большой шаманский бубен, лежавший у нее на коленях.
Старики, сидевшие у ярко горевшего жирника, тихо разговаривали. Ринтын прислушался. Он понял, что причиной сборища была стрела, чудом вылетевшая из полога. Талисман сам выстрелил! Стрела, не сделав даже маленькой дырочки в меховой занавеске полога, прошла в чоттагын!
Рядом с Ринтыном сидела, опустив вниз побледневшее лицо, Арэнау. Заметив, что сын открыл глаза, она нагнулась к нему и зашептала:
— Это к счастью, что стрела вылетела! Теперь ты скоро поправишься…
Тем временем Пээп перестала шептать, осторожно положила рядом с собой стрелу и взялась за бубен. Натянутая кожа глухо зарокотала, будто потревоженный бубен был чем-то недоволен.
— Потушите свет! — хриплым голосом вскрикнула Пээп и закрыла глаза.
Отчим послушно дунул на жирник. Желтое пламя подпрыгнуло и погасло. Тело Пээп мелко задрожало, конвульсивно подергиваясь. Она выкрикивала бессмысленные и бессвязные слова:
— Отто-той! Кика-гика-гика-гай! Та-та-та-та-та-тай!
Сидевшие в пологе расступились, освобождая место шаманке. Ринтын с ужасом смотрел на лицо старухи, ставшее непроницаемым, словно окаменевшим.
— Ты стрела! — вскрикивала в экстазе Пээп. — Кусок дерева, отделанный великим Вороном и заостренный застывшей моржовой соплей! Стремительная и быстрая, летящая и поражающая!.. Ты подобна морскому зверю косатке-иныпчик! Воздух для тебя словно вода для нее!.. О кэле, злые духи, страшитесь!
