— Смотри, — сказал Ринтын своему другу Пете, вытащив очередного канаельгына. — Слушаются меня.
— Тогда учи, — решительно сказал Петя, вытаскивая из воды пустой крючок.
— Повторяй за мной: "Эгей, да ты принюхайся и попробуй! Такой красивой тряпочки нет нигде, ни на дне озерном, ни речном, ни морском. Смелей, канаельгын, шире разевай рот!"
Петя несколько раз с закрытыми глазами, чтобы получше запомнилось, повторил приманивающие слова и опустил в воду крючок.
— Сорвалась! — крикнул он, чуть не свалившись в воду.
Ринтын подбежал к нему и, низко нагнувшись над водой, быстро приказал:
— Повторяй за мной: "Ага, попробовал и ушел! Теперь уж ты не забудешь нежный вкус насадки и расскажешь об этом всем своим соседям. Сообщи жене своей, детям, отцу и матери, братьям и сестрам, как сладок и приятен красный лоскуток, что прыгает над дном у края льдины. Пусть густая слюна заполнит их рот, и пусть они сами пожелают испробовать вкуснейший лоскуток красной материи".
Петя слово в слово повторил все, что говорил Ринтын.
— Теперь здесь, наверное, ничего не наловишь, — грустно сказал он. Распугал я рыбу.
— Что ты! — горячо возразил Ринтын. — Теперь рыба к тебе сама повалит, только успевай вытаскивать!
Петя недоверчиво взглянул на Ринтына.
— Не веришь? А ты знаешь, какие хвастливые люди эти канаельгыны? Вон тот, который сорвался, конечно, ругает тебя, но, встретив приятеля, не станет рассказывать, как едва не попал на крючок. Наоборот, он начнет бахвалиться, как чуть не всю насадку сожрал, в животе уже не помещалось. И так пойдет все расписывать… Глупый они народ, доверчивый!.. Опускай крючок в воду, — сказал Ринтын.
Сомнение Пети в том, что это не поможет, было сразу же развеяно: едва он дернул крючок, как затрепыхалась рыбка. За короткое время на льдине выросла кучка рыбешек, так легкомысленно поверивших рассказу своего хвастливого сородича.
— Смотри, — удивленно сказал Петя, оглядывая свой улов, — и вправду помогло.
Жители Улака не ели канаельгынов, и ловля их была просто ребячьей забавой. Что касается собак, то они равнодушно отворачивались от них: в стойбище было достаточно свежего моржового мяса; все были сыты — и люди и собаки. Петя не знал, куда деться со своим уловом, он бродил по улице стойбища, показывал пойманных рыб и рассказывал, как он их наловил.
Возле школы их задержала учительница английского языка Прасковья Кузьминична, приходившаяся матерью директору школы. Она была со своей неизменной палкой, в теплом мохнатом платке.
— Покажите-ка, что вы поймали, — сказала она, надевая очки.
Петя с готовностью показал рыб.
— Они съедобные? — спросила старуха.
— Их можно есть, — подтвердил Ринтын. — Иногда эту рыбу даже собаки едят — когда голодные.
— Васенька, Вася! — позвала Прасковья Кузьминична.
В дверях показался сам директор Василий Львович. Он рассмотрел рыб и сказал:
— Они похожи на черноморских бычков. Вполне съедобные.
— Сколько вы хотите за них? — спросила Прасковья Кузьминична.
Ребята вначале не поняли, о чем идет речь, но потом Петя догадался.
— Так возьмите, — обрадованно сказал он. — Все равно их никто не берет.
Василий Львович засмеялся и пригласил ребят войти в школу.
Мальчики не представляли себе, какая тишина может быть в школе в каникулярное время. Пахло краской и свежераспиленным деревом. Ребята в нерешительности остановились на пороге комнаты, где жил директор.
— Заходите, заходите! Смелее! — подбодрил директор. — Попьем чаю и поговорим. Садитесь и подождите меня.
Ребята уселись за стол, притихшие и немного ошеломленные. Ринтын даже слегка задерживал дыхание. Он завидовал Пете, которому было не в диковинку чаевать со своими родичами. Ринтын вспомнил, как отчим наставлял его правильно, «по-культурному» пить чай. А если он что-нибудь да не так сделает? Может быть, лучше отказаться от угощения?..
Вошел Василий Львович и поставил на стол четыре чистенькие, ослепительно белые фарфоровые чашки. В каждой торчала маленькая ложечка. Прасковья Кузьминична внесла белый хлеб, масло, сахар и тоже уселась за стол.
Директор налил чай сначала из маленького чайника, потом из большого и сказал:
— Ну, угощайтесь, ребята.
Ринтын сполз со стула и тихо сказал:
— Я не хочу.
— Нехорошо отказываться, — по-чукотски сказал Василий Львович и снова посадил Ринтына за стол.
За чаем Василий Львович рассказал, как он впервые несколько лет назад приехал на Чукотку и учил детей в кочевой школе.
— Вы, ребята, — говорил он, — учитесь в другое время. У вас настоящая, хорошая школа. Есть учитель-чукча. А когда я приехал к оленеводам, то не знал ни одного слова по-чукотски, и они, понятно, не говорили по-русски. Первое время руками объяснялись. Был у меня враг — шаман. Что он только не делал, чтобы помешать работе школы: насылал уйвэл — порчу, стрелял в меня из винчестера, а однажды даже спалил ярангу, в которой я занимался с учениками. Иногда по его наущению хозяин стойбища — тогда ведь не было колхозов — не давал нам жира, и в пологе становилось так темно, что бросали заниматься…
Василий Львович помолчал.
Ринтын внимательно слушал его и не забывал посматривать на Петю, как он прихлебывает чай.
— Всего несколько лет прошло, а жизнь так изменилась, — заключил свой рассказ Василий Львович. — Даже электричество проникло на Чукотку.
— Готовитесь ехать в пионерский лагерь? — спросила Прасковья Кузьминична.
— Готовимся, — ответил Петя.
— А я не знаю, как готовиться, — сказал Ринтын.
— Хочешь ехать в лагерь? — спросил Василий Львович.
— Очень хочу, — ответил Ринтын. — День и ночь об этом думаю.
— Ну, значит, ты уже готов, — сказал Василий Львович.
Ринтын победно посмотрел на Петю.
На улице, когда за ними закрылась дверь школы, Ринтын сказал:
— Я боялся, а оказывается, Василий Львович простой человек и старуха совсем не страшная.
Ринтын и Петя, гордые и важные, расхаживали по стойбищу и часами пропадали на лагуне, ловя канаельгынов, чтобы отнести их Прасковье Кузьминичне, пока старуха однажды не сказала, что рыба ей ужасно надоела.
— Давайте лучше займемся огородом, — предложила она ребятам.
17
Для огорода отвели место у южной стены школьного здания. На тонкий, толщиной в ладонь, дерн насыпали четыре длинные грядки рыхлой навозной земли, собранной около помойных ям.
— Это будет лук, — говорила Прасковья Кузьминична, сажая семена, — это салат, а это редиска.
Чтобы любопытные улакские собаки не разрыли грядки, их огородили негодной уже для ловли сетью, натянув ее на врытые в землю колья.
Каждое утро Ринтын бегал на огород взглянуть, не проросли ли семена. Но земля по-прежнему была черна, на грядках было пусто.
Прошло несколько дней. Ринтын уже сомневался в том, что из этой затеи выйдет что-нибудь. К тому же среди русских пошли разговоры, что в таком холодном месте, как Улак, ничто посаженное человеческими руками не может расти. Один лишь дядя Павел твердо говорил:
— Наука все может.
Ринтын не знал подлинного смысла этого слова. Сначала он думал, что это прозвище Прасковьи Кузьминичны, но никто ее так не звал. Тогда Ринтын стал представлять себе науку в виде женщины, живущей недалеко от Улака в эскимосском селении Нуукэн, которое русские назвали Наукам.
Однажды, взглянув за ограду, Ринтын не поверил своим глазам: из черной земли торчало несколько светло-зеленых нежных росточков. Затаив дыхание мальчик смотрел на эту только что родившуюся жизнь, совсем еще слабую: ростки были не толще обыкновенной иголки. Ринтын осторожно, словно боясь спугнуть их, перебрался через ограду и опустился на колени перед грядкой. От его дыхания зеленый росток дрожал, но твердо и прямо держался.
Перемахнув через сеть, Ринтын бегом бросился к Пете. Он забарабанил в окно и громко крикнул:
— Петя! Иди скорее! Наука помогла!
— Что ты орешь? Какая наука? — испугался Петя.
Ринтын сбивчиво объяснил, что, наконец, появились первые ростки.
Прасковья Кузьминична была рада не меньше ребят. Если бы не солидный возраст, она, наверное, тоже пустилась бы вприпрыжку вокруг грядок.
С каждым днем ростки увеличивались, наливались зеленым цветом, и в сердце Ринтына росло неизведанное прежде чувство. Невозможно было объяснить, что это такое. Оно возникло после того, как мальчик увидел первый росток. Недавно еще он таскал на себе рыхлую жирную землю, ровнял грядки и даже по примеру Прасковьи Кузьминичны посадил в лунку семечко, маленькое, беспомощное — его можно было легко сдуть с ладони. И вдруг из этого семечка и земли, обработанной руками, взошел росток новой жизни, созданной человеком. Ринтын мог еще объяснить себе, что это пережитое им чувство было чувством маленькой победы над природой.
