«Для этого требуется большой оркестр», – сказал Джона. – «И большой хор. Вероятно, для этого произведения нужно больше исполнителей на сцене, чем для любого другого музыкального произведения. Это захватывающее зрелище. Именно поэтому это место такое переполненное».
Кэйтлин внимательно рассматривала зал. Здесь находились тысячи людей – и не было ни одного свободного места.
«Это была последняя симфония Бетховена. Он умирал и знал об этом. Он положил ее на музыку. Это звук приближающейся смерти».
Джона повернулся к Кэйтлин и улыбнулся, извиняясь:
«Прости, что докучаю тебе».
«Нет, все в порядке», – заверила его Кэйтлин, действительно так считая. Ей нравилось слушать то, что он рассказывает. Она любила звук его голоса. Ей нравилось то, что он знает. Все ее друзья вели в основном поверхностные разговоры, а ей хотелось чего-то большего. Кэйтлин повезло находиться рядом с Джоной.
Ей так многое хотелось ему рассказать, о столь многом расспросить, но неожиданно огни потухли, а в зале наступила тишина. Это подождет. Кэйтлин откинулась назад и уселась поудобнее.
Она посмотрела вниз и, к своему удивлению, увидела руку Джоны – он положил ее на подлокотник между ними, ладонью вверх, приглашая ее руку. Кэйтлин медленно протянула свою руку, чтобы не показаться слишком отчаянной, и положила ее на его руку. Его рука была мягкой и теплой. Она почувствовала, что ее ладонь таяла в руке Джоны.
Когда оркестр заиграл первые ноты – мягкие, успокаивающие, мелодичные ноты – Кэйтлин ощутила волну блаженства, накатившую на нее, и осознала, что она никогда еще не была так счастлива. Она забыла обо всех событиях прошедшего дня. Если это был звук смерти, ей хотелось слушать еще.
* * *
Пока Кэйтлин сидела, погружаясь в музыку, удивляясь тому, что никогда не слышала ее раньше, спрашивая себя, как долго она сможет продлить свое свидание с Джоной, это снова произошло. Ее снова пронзила боль. Она скрутила ее живот, как совсем недавно на улице. Кэйтлин понадобилась вся ее сила воли, чтобы не согнуться пополам на глазах у Джоны. Она молча стиснула зубы, изо всех сил стараясь дышать. Кэйтлин почувствовала, что на ее лбу проступил пот.
Еще один приступ острой боли.
На этот раз она застонала от боли – лишь немного, но достаточно для того, чтобы ее стон был слышен сквозь музыку, которая как раз достигла крещендо. Должно быть, Джона услышал, потому что он обернулся и с тревогой посмотрел на нее. Он мягко положил свою руку на ее плечо.
«Ты в порядке?» – спросил он.
Она была не в порядке. Боль была подавляющей. И было что-то еще – голод. Кэйтлин почувствовал страшный голод. Никогда в своей жизни они не испытывала таких ощущений.
Она посмотрела на Джону – ее глаза устремились на его шею. Она сосредоточилась на вене на его шее, проследила ее от уха до горла. Она наблюдала за пульсацией, считая удары сердца.
«Кэйтлин?» – снова окликнул ее Джона.
Жажда была нестерпимой. Кэйтлин знала, что если останется здесь еще хотя бы секунду, то не сможет себя контролировать и тогда точно вонзит свои зубы в шею Джоны. Из последних сил Кэйтлин вдруг вскочила со своего места и, перебираясь через Джону одним прыжком, побежала к лестнице, направляясь к двери.
В эту самую минуту в зале неожиданно зажегся свет, и оркестр заиграл последние ноты. Антракт. Все присутствующие вскочили со своих мест, громко аплодируя.
Кэйтлин добежала до дверей за несколько секунд до того, как толпа вышла из своих рядов.
«Кэйтлин?!» – крикнул Джона где-то позади нее. Должно быть, он уже покинул свое место и теперь бежал за ней.
Она не могла позволить ему увидеть ее в таком состоянии. И, что самое главное, она не могла позволить Джоне находиться рядом с ней. Кэйтлин чувствовала себя зверем. Она блуждала по пустым коридорам Карнеги-Холл, шагая все быстрее и быстрее, пока не начала бежать. Не успев ничего понять, Кэйтлин побежала на невероятной скорости, мчась через покрытый ковром коридор. Она была словно животным на охоте. Ей нужна была еда. Кэйтлин хорошо знала, что ей просто необходимо убраться подальше от толпы. Быстро.
Она нашла выход и толкнула дверь плечом. Та была закрыта, но девушка облокотилась на нее с такой силой, что дверь сорвалась с петель.
Кэйтлин оказалась на уединенной лестничной клетке. Она побежала вниз, перепрыгивая через три ступеньки, пока не добралась до другой двери. Она прислонила к ней свое плечо и оказалась в другом коридоре.
Этот коридор был еще более пустым, чем другие. Даже в таком туманном состоянии Кэйтлин заметила, что оказалась за кулисами. Она шла по коридору, нагибаясь от боли, вызванной голодом, и знала, что больше не сможет терпеть ни секунды. Кэйтлин подняла ладонь и, толкнув очередную обнаруженную ею дверь, открыла ее одним ударом. Это была частная гримерная.
Здесь, сидя перед зеркалом, любуясь собой, находился Сергей. Певец. Должно быть, это была его закулисная гардеробная. Каким-то образом она вернулась сюда.
Он встал, демонстрируя свое раздражение.
«Прошу прощения, но никаких автографов сейчас», – отрезал он. – «Охранники должны были тебе сказать. Это мое личное время. А сейчас будь любезна, мне нужно подготовиться».
Издав гортанный рев, Кэйтлин прыгнула прямо на него, глубоко вонзая свои зубы в горло музыканта.
Он закричал, но было слишком поздно.
Зубы Кэйтлин глубоко погрузились в его вены. Она пила. Кэйтлин почувствовала, как кровь Сергея бежит по ее венам, ощущала, как ее жажда была удовлетворена. Именно это ей и было нужно. И она больше не могла ждать ни секунды.
Сергей без сознания упал на свой стул. С лицом, покрытым кровью, Кэйтлин откинулась назад, улыбаясь. Она нашла новый вкус и больше ничто снова не встанет у нее на пути.
Глава седьмая
Детектив отдела убийств города Нью-Йорк Грейс О’Рейли открыла дверь в Карнеги-Холл и сразу поняла, что ничего хорошего ее не ждет. Она и раньше видела, когда пресса выходила из-под контроля, но не до такой степени. Репортеры были чрезвычайно настойчивыми.
«Детектив!»
Они звали ее снова и снова, как только она вошла. Комната заполнилась вспышками камер.
Когда Грейс и другие детективы пробирались по вестибюлю, репортеры едва ли подвинулись хотя бы на дюйм. Сорокалетняя, мускулистая, закаленная, с короткими черными волосами и такими же глазами, Грейс была грубоватой, и она привыкла проталкивать свой путь. Но в этот раз это было нелегко. Репортеры знали, что это громкая история, а потому не собирались отступать. И это сделает жизнь гораздо сложнее.
Убита молодая международная звезда на пике своей славы и своего величия. Прямо посреди Карнеги-Холл и прямо во время своего американского дебюта. Пресса в любом случае была здесь, готовая осветить его выступление. Не моргнув глазом, новости об этом выступлении собирались появиться на первых страницах газет в каждой стране мира. Если бы музыкант просто споткнулся, упал или вывихнул лодыжку, история все равно появилась бы на первой странице.
А теперь вот это. Убит. Посреди своего чертового выступления. Прямо в зале, в котором он пел всего несколько минут назад. Это было уже слишком. Пресса схватится за эту историю мертвой хваткой и не отпустит ее.
Несколько репортеров всунули свои микрофоны в лицо Грейс.
«Детектив Грант! Есть сообщения о том, что Сергея убил дикий зверь. Это правда?»
Она проигнорировала их, проталкиваясь вперед.
«Почему внутри Карнеги-Холл не было лучшей охраны, детектив?» – спросил другой репортер.
Третий журналист выкрикнул: «Ходят слухи, что это был серийный убийца. Его окрестили «Мясник Бетховен». Как вы это прокомментируете?»
Дойдя до конца зала, детектив повернулась к репортерам лицом.
Толпа притихла.
«Мясник Бетховен?» – переспросила она. – «Неужели они не могут придумать ничего получше?»
Не успели они задать другой вопрос, как она резко вышла из зала.
Грейс прошла вверх по задней лестнице Карнеги-Холл в окружении своих детективов, которые информировали ее в пути. Правда заключалась в том, что она едва слушала их. Она устала. На прошлой неделе Грейс исполнилось 40 лет и она знала, что не должна чувствовать себя такой уставшей. Но длинные мартовские ночи больше были ей не под силу, и Грейс нуждалась в некотором отдыхе. В этом месяце это было третье убийство, не считая самоубийств. Детектив нуждалась в теплой погоде, некоторой зелени, мягком песке под ногами. Ей хотелось оказаться в таком месте, где никто никогда не убивает, где люди даже не помышляют о самоубийстве. Ей хотелось другой жизни.
Грейс посмотрела на часы, войдя в коридор, ведущий за кулисы. Час ночи. Даже не глядя, она уже знала, что место преступления было запачкано. Почему они не вызвали ее сюда раньше?
Ей следовало бы выйти замуж – как мать и говорила ей – в 30 лет. У нее был тогда парень на примете – не идеальный, но, в целом, неплохой вариант. Но Грейс тогда волновала только ее карьера, в этом она была похожа на отца. Она думала, что этого хотел бы ее отец. Теперь ее отец был мертв, а она так и не узнала, чего ему на самом деле хотелось. А Грейс устала. И она была одинока.
