«его день прошел далеко не гладко», у них активировались нейронные области, отвечающие за восприятие фактур объектов, чего не происходило с теми, кто читал фразу «у него был плохой день»[91]. В другом исследовании фраза «она взвалила себе на плечи бремя» активнее задействовала области нейронов, связанные с телодвижениями, нежели во время прочтения «она несла на себе бремя»[92]. Можно сказать, что поэтические приемы здесь используются в прозе, что позволяет задействовать дополнительные нейроны и тем самым сделать язык красочнее, а ощущения читателя – острее. Мы
чувствуем тяжесть и напряжение бремени,
осязаем неровность этого дня.
Этим эффектом пользуется Грэм Грин в «Тихом американце». Герою со сломанной ногой против его воли оказывает помощь соперник: «Я попытался отодвинуться от него и встать на собственные ноги, но боль ринулась на меня с ревом, как поезд в туннель»[93]. Взвешенной метафоры достаточно, чтобы заставить вас вздрогнуть. Вы буквально можете ощутить, как пробуждаются и вступают в жадную перекличку ваши нейронные сети: эта уязвимость, эта сломанная кость, эта боль, стремительная и неостановимая, рыча взметающаяся по ноге, словно по туннелю.
В «Боге мелочей» Арундати Рой прибегает к метафорическому языку ради повышения чувственности эпизода, в котором описывается любовная сцена между Амму и Велютой. «Она чувствовала себя сквозь него. Свою кожу. Тело ее существовало только там, где он ее касался. Все прочее в ней было дымом»[94].
А здесь живший в восемнадцатом веке писатель и критик Дени Дидро наносит двойной удар противопоставленными друг другу сравнениями: «Распутники – отвратительные пауки, что часто ловят прелестных бабочек».
Сравнение и метафора позволяют создать настроение. В «Прощании» норвежского писателя Карла Уве Кнаусгора рассказчик выходит на улицу покурить во время того, как дом его недавно умершего отца освобождают от вещей покойного. Там он видит, что «пластиковые бутылки, валявшиеся на каменном полу, снаружи были усеяны капельками. Их горлышки напоминали жерла маленьких пушек, наведенные куда попало»[95]. Выбранный Кнаусгором язык усиливает общую зловещую и напряженную атмосферу эпизода, неожиданно вызывая в сознании читателя модели оружия.
Некоторые виртуозы литературного описания пробуждают в читателе целые цепочки ассоциаций, создавая изумительные крещендо значений своими детализированными метафорами. Вот Чарльз Диккенс на пике своего мастерства знакомит нас с Эбенезером Скруджем в «Рождественской песни»:
Душевный холод заморозил изнутри старческие черты его лица, заострил крючковатый нос, сморщил кожу на щеках, сковал походку, заставил посинеть губы и покраснеть глаза, сделал ледяным его скрипучий голос. И даже его щетинистый подбородок, редкие волосы и брови, казалось, заиндевели от мороза. Он всюду вносил с собой эту леденящую атмосферу. Присутствие Скруджа замораживало его контору в летний зной, и он не позволял ей оттаять ни на полградуса даже на веселых святках.
Жара или стужа на дворе – Скруджа это беспокоило мало. Никакое тепло не могло его обогреть, и никакой мороз его не пробирал. Самый яростный ветер не мог быть злее Скруджа, самая лютая метель не могла быть столь жестока, как он, самый проливной дождь не был так беспощаден.
Писатель и журналист Джордж Оруэлл также знал рецепт действенной метафоры. В тоталитарный антураж «1984» он вписывает небольшую комнатушку, где главный герой Уинстон и его возлюбленная Джулия становились самими собой, скрывшись от следящего за ними государства: «Комната была миром, заказником прошлого, где могут бродить вымершие животные».
Не стоит удивляться, что безупречный в своих суждениях Оруэлл не ошибался, даже когда рассуждал о писательском искусстве[96]. «Свежая метафора заставляет мысль работать, порождая визуальный образ»[97], отметил он в 1946 году, прежде чем предостерег от использования этой «громадной мусорной ямы, в которой покоятся изжившие себя метафоры: они уже стали настолько обыденны, что не вызывают у нас ни малейшего шевеления мозгов, и употребляются просто потому, что освобождают людей от необходимости самостоятельно выдумывать какие-то замысловатые фразы».
Идея о том, что заезженные метафоры «изживают себя» от чрезмерного использования, недавно была проверена исследователями[98]. Они провели сканирование людей, которые читали предложения с метафорами на основе действия («они ухватились за идею»), при этом одни были уже затасканными, а другие – нет. «Чем более знакомым было выражение, тем в меньшей степени оно активировало двигательную систему, – пишет нейробиолог Бенджамин Берген. – Иными словами, за время своего существования метафорические выражения становятся всё менее и менее яркими, менее резонирующими; по крайней мере, если исходить из того, насколько они влияют на процессы моделирования образов».
1.8. Причина и следствие; художественный сторителлинг против коммерческого
В ходе классического эксперимента 1932 года психолог Фредерик Бартлетт читал участникам народную легенду коренных американцев и спустя разные промежутки времени просил пересказать ее по памяти[99]. В «Войне призраков», коротенькой истории длиной в 330 слов, речь шла о юноше, которого вынудили присоединиться к отряду воинов. Во время сражения воин сообщил юноше, что в него попала стрела. Сам юноша, однако, не заметил на своем теле никаких ран. Он пришел к выводу, что все воины на самом деле были призраками. С наступлением следующего утра лицо мальчика исказилось, изо рта вышло нечто черное и он упал замертво.
«Война призраков» обладала некоторыми необычными характеристиками, по крайней мере, так показалось английским участникам эксперимента. Когда спустя некоторое время они пытались пересказать услышанное, Бартлетт обнаружил, что их мозги проделывают нечто занимательное. Они упростили и переформатировали историю, сделав ее более понятной и подправив многие из ее «удивляющих, отрывистых и нелогичных» фрагментов. Какие-то моменты они убрали, какие-то добавили, а бо́льшую часть поменяли местами. «Все, что казалось недоступным пониманию, либо пропускалось, либо объяснялось» – так сбивчивую статью мог бы поправить редактор.
Превращение запутанного и беспорядочного во вразумительную историю – одна из основных функций мозга-рассказчика. Мы живем в суматохе хаотичной информации. Чтобы помочь нам ощутить, что всё под контролем, мозг коренным образом упрощает мир в выстраиваемом им повествовании. Оценки разнятся, но принято считать, что мозг обрабатывает примерно одиннадцать миллионов[100] битов информации в каждый отдельно взятый момент, но доводит до нашего осознания не более 40 битов[101]. Мозг просеивает изобилие информации и выделяет из него значимые данные, которые заслуживают включения в поток сознания.
Есть вероятность, что вы ощутите этот процесс, если внезапно услышите, как в дальнем углу битком набитой комнаты кто-то произносит ваше имя. Предположительно, это ваш мозг, отслеживающий бесчисленное множество разговоров, решил донести до вас сведения, которые могут оказаться важны для вашего благополучия. Он сочиняет вашу историю: процеживает окружающий информационный
