Владимир выскочил из кухни и увидел, что Илюха вытирает кровь с разбитого при падении лица, сотрясая воздух витиеватыми ругательствами.
Под глазом младшего Свиридова красовался внушительный синяк, по краям отливающий лиловым. На опухших губах запеклась кровь.
— Кто это тебя так умилосердил? — неодобрительно спросил Владимир.
— My…мусора, каззлы! — с трудом выговорил тот. — В Моск…ве они бы у меня… я бы… я их мигом…
— Опять обжабились и безобразничали, что ли?
Илья пробурчал что-то нечленораздельное, сползшее в результате в очередной жирный пласт грязной матерной ругани, и, шатаясь, дошел до своей кровати, сбрасывая на ходу одежду и швыряя ее в разные стороны. Потом ничком свалился на свое алкогольное лежбище и вырубился.
Вернувшись на кухню, Владимир продолжил прерванный блистательным появлением брата ужин.
* * *
С тех пор как Владимир Свиридов вернулся в Россию и обосновался в Петербурге, с ним происходили странные на первый взгляд вещи.
Прежде всего он постарался убедить себя в том, что в течение всей предыдущей жизни завышал свои возможности. И благодаря этому все время чувствовал, что находится не на своем месте.
Это ощущение несвоевременности и неуместности тех или иных жизненных пертурбаций приводило к тому, что Владимира постоянно мучили сомнения.
Страшные, неотступные сомнения в своей совершенной ненужности.
Он считал себя не машиной смерти, которой он, по сути, был долгие годы и которую мастерски воспитали из него выдающиеся специалисты еще советских спецслужб. Совсем не так.
По своей психологической организации, по мироощущению он был скорее актером. То есть личностью, воспринимающей жизнь по законам сцены и оттого страшно уязвимой и противоречивой: и безжалостным, и ранимым, и жертвой, и палачом.
По этому поводу ему часто вспоминались строки Андрея Вознесенского, которого он вообще-то не любил, предпочитая ему Гумилева и Пастернака. Но строки именно этого поэта определяли всю его жизнь:
Дай Бог быть тертым калачом,Не сожранным ничьею шайкой,Ни жертвою, ни палачом,Ни барином, ни попрошайкой.
Дай Бог не вляпаться во власть,И не геройствовать подложно,И быть богатым, но не красть,Конечно, если так возможно…
Это оказалось невозможным. Он был и жертвой, и палачом, он воровал и вляпывался во власть, чтобы потом на коже остались незаживающие, жуткие подпалины.
Он был тертым калачом в шайке, красиво именуемой спецотделом ГРУ «Капелла».
Он был человеком, во многом играющим опасную роль трагического шута даже наедине с самим собой.
Его заставили быть таким прихотливые и жестокие жизненные обстоятельства.
Тиски судьбы, в которые он попал сразу же после того, как в восемнадцатилетнем возрасте оказался в так называемой «группе сирот» при Высшей школе ГРУ, группе, на основе которой несколькими годами позднее был сформирован знаменитый отдел «Капелла» — элитная, наисекретнейшая и самая высококлассная часть спецназа внешней разведки.
Гроссмейстеры смерти, как образно назвал офицеров «Капеллы» Константин Ильич Малахов.
Владимиру приходилось играть, чтобы выжить. Он играл гениального убийцу, чистильщика, элитного палача — при этом всегда чувствуя, что он только пешка в большой игре.
Несмотря на все, чем щедро одарил его господь, он чувствовал себя винтиком отлаженной до совершенства системы, марионеткой в руках сатаны.
Такие размышления, возможно, смешны и более пристали театру и сцене.
Но когда они проникают в каждую клеточку тела и там перерождаются в такую боль, что жизнь сужается до провала черного неба, затиснутого между крышами домов, — тогда совсем другое дело…
…Раз за разом он ловил себя на мысли, что в тех или иных ситуациях моделирует в сознании свое изображение, как в полузадернутом прозрачной тьмой зеркале.
И читает там каждую черточку, пропитанную лживой и глубоко трагичной игрой.
Он никогда не мог позволить себе быть самим собой. И, вероятно, поэтому, достигнув возраста Христа, продолжал ничего не значить.
Жизнь словно текла мимо него — фигляра, циника, убийцы.
И поэтому он сидел сейчас в этой питерской квартире, купленной на остатки московских денег его брата, один. Ведь не считать же, что одиночество разряжают два храпящих пьяницы в наполненных тягучей и липкой тишиной комнатах.
О таких, как он, прагматичные американцы презрительно говорят сквозь зубы: «Fuckin looser!» — «Гребаный неудачник!»
Теперь ходи по Питеру и ищи ветра в поле — убийц друзей своего брата.
* * *
Утро выдалось хмурым.
Озабоченный апокалипсическим похмельем, Фокин дополз до холодильника и залил в свою глотку три бутылки пива. Только после этого он умиротворился и начал варить пельмени и кофе.
Пробуждение Ильи было еще более тяжелым.
Он проснулся ближе к полудню, когда Владимир, Афанасий и Гарант ушли на работу. Дотянувшись до пульта дистанционного управления, Илья включил телевизор. Потом выпил пива, поел и снова заснул.
…А когда проснулся, по телевизору показывали местные новости.
Илья зевнул и хотел было выключить телевизор, но в этот момент белокурая дикторша проговорила:
— А теперь криминальные новости. Сегодня утром во дворе дома номер восемнадцать по…скому проспекту обнаружен труп молодого человека лет около двадцати двух — двадцати трех.
Он был убит ударом вязальной спицы в горло.
По уточненным данным, это Осокин Олег Вячеславович, уроженец Санкт-Петербурга, студент четвертого курса Финансово-экономической академии…
Илья подскочил на диване, выпучив глаза и не смея верить своим ушам, и почувствовал, как крупные иглы леденящего страха втыкаются вдоль позвоночника в его лихорадочно вздрогнувшее тело…
— По факту убийства прокуратурой возбуждено уголовное дело. Компетентные органы пока что отказываются комментировать это преступление, но существуют предположения, что смерть Осокина связана с имевшими место двумя днями и днем раньше самоубийствами Малахова Антона Константиновича и Чурикова Валентина Адамовича. Они тоже являлись студентами Финансово-экономической академии, а также близкими друзьями убитого этой ночью Осокина.
Напомним, что отцом Антона Малахова и родным дядей Валентина Чурикова является первый заместитель Петербургского УФСБ полковник Константин Малахов.
Илья привстал с дивана, скомканный судорогой животного страха…
Промелькнули кадры оперативной съемки — изогнутое тело в огромной луже крови (все-таки повреждена сонная артерия), серебристая спица, пронизавшая насквозь шею трупа, — и далее, на заднем плане, огромный рекламный щит «Мальборо» на фасаде большого трехэтажного старинного дома, возможно, бывшего купеческого особняка, который, вероятно, и являлся домом номер восемнадцать.
Илья помертвел. Место, где нашли труп Осокина, не могло быть выбрано произвольно. Если убийство произошло именно здесь…
Илья схватился за виски и, раскачиваясь взад-вперед, как от жесточайшей зубной боли, пробормотал:
— Рассказать, до как же тогда? Ведь меня могут упрятать… не хочу в зону! Не хочу!
И тут перед его глазами выплыло тело Олега на фоне темного пятна крови. Невероятно перекрученное тело Валентина с переломанным позвоночником на стойках ограды И наконец — труп Антона с проломленным черепом…
Нет, он не хочет быть одним из них.
Он должен позвонить и признаться.
А дальше будет видно.
Свиридов-младший набрал номер и, когда в ней прозвучал знакомый спокойный баритон, произнес деревянным голосом, совершенно лишенным всякого выражения:
— Дядя Толя? Это я, Илья. Где Владимир?
У вас там нет его… поблизости? Пусть немедленно едет домой.
— Да… сейчас скину ему на пейджер. Ты что, забыл его абонентский номер?
— За…забыл.
— Что у тебя с голосом? — встревоженно произнес Анатолий Григорьевич. — Что-то случилось?
Илья судорожно сглотнул.
— А что случилось? — В голосе Анатолия Григорьевича послышалась откровенная тревога.
— А вы что… не видели «Новостей»?
— Нет. А что?
— Убили Осокина.
— Что-о?! А… погоди… вот пришел твой брат. Сейчас дам ему трубку.
— Что случилось, Илюха? — зазвучал в трубке голос Владимира.
Илья отчаянно вцепился пальцами правой руки в собственное горло и проговорил с сухим хриплым присвистом, словно раздирающим ему гортань:
— Пока ничего. Кроме того, что убили Олега. Но я хочу сказать тебе… сказать… — Хриплый сухой комок колюче прокатился по горлу и застрял, упруго сдавив дыхание. Илья сглотнул и наконец выговорил:
— Кажется, я знаю, за что убили Олега.
